Из цикла «Аллюзии»
Сколько он себя помнил, то всегда был один. Рожденный в большой семье, он один за другим потерял всех родных. Последней ушла бабушка.
— Люци, — сказала она и закашлялась красным. – На тебе проклятие – быть одному и слышать то, что другие не могут. Проведи время с пользой для мира и для себя. И если повезет, ты никогда и никого не полюбишь. Любовь приносит потери, потери – боль, а ты у нас слабенький. Вместе с кем-то ты просто не выживешь, ты сможешь выжить, если будешь один.
После смерти были поминки. Незнакомые люди сидели за столом, ели, пили и обсуждали продажу квартиры (его, Люциуса, квартиры) и судьбу (его, Люциуса, судьбу).
Мальчику четырнадцать. Детдом? Опекун? Вы посмотрите, какие картины! У покойницы, говорят, были фамильные украшения. Сапфиры, бриллианты… Говорите потише, он может услышать. Что он понимает? Это ведь ребенок.
Но Люци понимал и понял, что надо действовать. Он хотел жить один, среди картин и фотографий. Для этого нужно одно и второе.
Одному когда-то научил отец: стать невидимым.
— Это просто, Люци. Нужно увидеть тень (она всегда слева) и мягко, на полупальцах, войти в нее. Тень станет тобой, ты станешь тенью. Тень и ты – вы оба – должны знать и помнить свое место, это важно. А теперь попробуй!
Второе открыла мать: забвение.
— Как хорошо, что ты теперь умеешь быть невидимым. Невидимость поможет там, где и должна. Но и этого мало, мой мальчик. Нужно, чтобы люди тебя забывали. У человека есть две точки забвения. Вот здесь, — она показала на макушку. – И вот здесь, на левой руке, в ямке между большим и указательным пальцем.
— Почему все важное происходит на левой стороне?
— Потому, что там сходятся прошлое и настоящее.
— Зачем?
— Чтобы создать будущее, которое однажды захочешь.
…Людей на поминках было слишком много, и Люци к концу выдохся. Поначалу он прикасался к точке на макушках, и его тут же оглушала какофония звуков в чужих головах. Волосы превращались в змей и пауков и больно жалили. Точка на руке была лучше. Как сухой, выбеленный морем и солнцем, песок, как кожа ящерицы, как внутренняя сторона новенького итальянского портмоне. Незваные гости ошарашенно поднимались (господи, где я, кто я?) и уходили.
Вечер был близок к полуночи, когда за столом остался один человек по фамилии Казус.
— Ты можешь выйти из тени, Люци, — сказал Казус и налил в два бокала темное вино. – Выпей и восстанови силы. Поверь, тебе не надо, чтобы я тебя забыл. Это было бы очень обидно, особенно, после всего, что мы пережили с твоей бабушкой.
Люци упал в кресло и в три жадных глотка выпил вино.
— Она вам нравилась?
— Я любил ее. И да, она мне нравилась. Безнадежное сочетание.
Люци представил безнадежное сочетание: густой фиолетовый, почти черный, с редкими искрами внутри. Сапфир в серебряной оправе. Бабушка не снимала это кольцо. Никогда.
Люци понял, что сказал это вслух.
Казус сочувственно кивнул:
— Ты унаследовал это от деда. Тот тоже был синестетиком. Все эти картины – его. Если прочитать названия, можно многое понять. Вот эта «Незнакомому голосу» была написана одной из первых. Твоя бабушка в тот вечер ошиблась номером, и твой дед услышал ее голос. Он влюбился со второго слова, а замуж позвал на одиннадцатом. У меня не было шансов изменить историю. Когда мужчина влюбляется в женщину по голосу — это навсегда. Ну, или почти навсегда. Когда твой дед потерял слух, глухота стала трагедией для всех. Я был рядом с Адой все эти годы, но мне мало, что доставались.
Казус сметнул со скатерти крошки поминального пирога и отправил их в рот.
— Секрет в том, чтобы научиться быть сытым и довольным, когда тебе достаются крохи.
Он снова налил вина. Теперь уже только себе.
— Итак, ты решил жить один. Правильное решение. О деньгах не беспокойся. Твоя семья оставила неплохое наследство. Чуть позже во всем разберешься. Когда захочешь что-то продать, звони мне. Я не обману внука Ады. В конце концов, кто знает, может, это я твой дед. В те времена случалось всякое. Я не обману и не предам тебя, Люци, разве что однажды стану невидимым. Но не сейчас, а гораздо позже.
***
Казус исчез, когда Люци исполнилось тридцать два. Номер оказался заблокированным, адрес Люци забыл. К тому времени картины деда закончились, но Люци научился рисовать сам. Несколько персональных выставок, хороший доход и признание. Никто не знал, как он выглядел, никто не знал, где он жил. Тайна удваивает продажи. Всегда.
Люци пробовал писать романы, но буквы приносили невероятные страдания. У каждой был свой запах, и когда буквы становились словами, а слова фразами, приходили мигрень и тошнота. Тошнота становилась синевой, мигрень осыпалась пеплом. Люци рвал бумагу, стирал файлы, но слова не умирали. Это книги горят, слова вечны.
Люци по-прежнему жил один, но у него оставались цвета и звуки, музыка и голоса.
Голоса были по понедельникам.
Люци открывал бутылку красного вина, ставил на столик бокал из разноцветного стекла, который звал Арлекином, и садился в кресло перед зеркалом. На коленях – альбом для зарисовок. Он использовал перьевую ручку с фиолетовыми чернилами. Когда чернила заканчивались, заканчивалась игра.
Телефон был старым, еще из тех времен. Люци нравилось крутить циферблат, в этом движении просыпалась магия звука.
Отвечали разные голоса. Сонные, радостные, раздраженные, злые, бодрые, вялые. Иногда он попадал в чью-то точку невозврата, иногда становился свидетелем конца или начала. Он был невидимым, но очень внимательным слушателем. Душепопечителем, если угодно. Пока они говорили, он рисовал.
Не лица, нет. Люци рисовал события и ситуации. Он давно понял старую истину: когда пытаешься задать ситуации смысл, она сразу же становится событием.
У ситуаций и событий есть много общего, но кроме заданного смысла, есть ещё одно различие. Ситуации быстро заканчиваются и не имеют знаковых последствий. А вот любое, даже самое маленькое событие создаёт не только сюжетную развилку, но и приводит к новым вариациям себя, и часто эти вариации непредсказуемы и плохо управляемы. Об этом хорошо помнить, когда ищешь очередной смысл в банальном стечении обстоятельств.
***
В тот понедельник номер выпал почти случайно. Чернила на исходе. Последний лист.
— Я видела тебя сегодня, — сказала она, как только их соединили цифры и провода. – Во сне. Я видела твои глаза. И ночь стала такой… страшной.
Люци молчал и рисовал. Ночь. Улица. Старый дом-колодец. Последнее окно, под самой крышей.
— Страшной не потому, что это ты… такой. Страшно, что потом, после твоего взгляда-звонка, уже ничего не будет прежним. Жизнь пройдет в своем ритме, а мы так и не сможем поговорить. Приходи со мной говорить, Люци. Приходи со мной говорить.
Он замер. Он не сказал, как его зовут. Он вообще не произнес ни единого слова. На бумаге тем временем проступил силуэт. Пара штрихов — лицо.
Она рассмеялась.
— Я тебе нравлюсь?
— Да, — хрипло ответил он. – Ты похожа на мою бабушку. И голос твой тоже похож. Я влюбился в тебя с седьмого слова, с твоего второго «я». Казус говорил, что так и будет. Это наследственное. Однажды я услышу твой голос, и все изменится.
— Наш старый добрый Казус, — протянула она и потянулась. Ручка спешно и стыдливо набросила на обнаженное тело простыню. – Интересно, где он сейчас?
— Ты его знаешь? – ручка дала прикурить.
Женщина благодарно затянулась и выдохнула фиолетовый дым:
— Казуса знают все, кто здесь, в нашем мире. Вот ты, например, и я, например. Мы иногда встречаемся и снова расходимся. В этом есть смысл. Пожалуй, только в этом и есть смысл. Чтобы приходить и говорить. И делать кое-что похуже.
— Заниматься сексом?
— Жить.
— Как тебя зовут? – ручка теперь рисовала зеркало за ее спиной.
— А как бы ты хотел? Выбирай. Марга. Мара. Иза. Тина. Руна. Можешь, придумать другое имя. Я откликаюсь на все. Осторожнее, — предупредила она. – Не трать чернила. Их осталось разве что на многоточие.
— Я приду. Я приду на тебя посмотреть. Я приду с тобой говорить, — он почти кричал, потому что, то имя, которое он теперь знал и видел, причиняло нестерпимую муку и вместе с тем нестерпимую радость.
— Безусловно, — напоследок она была очень нежной, почти родной. – Ты придешь. Когда и если совпадет время. А оно совпадает лишь однажды.
Люци успел записать три первых буквы драгоценного имени, на последней, четвертой, чернила закончились. Но этого было достаточно.
***
Он отключил телефон. Налил в Арлекина густого плотного вина, открыл старый альбом, которым очень дорожил, и сел рисовать время, его знаки и совпадения.
…Тогда он еще не знал, что время нарисовать невозможно. Как и невозможно совпасть во времени, если время этого не хочет.
Моя страница в ВК: https://vk.com/a.monast
Другая Аллюзия: https://mo-nast.ru/zapoloshnaja/
