О новой книге Анастасии Монастырской
Бытует мнение, что сказки пишут для детей, потому что, мол, именно они полагают, будто всё сказочное бывает и в жизни тоже. Якобы именно дети умеют верить в чудеса, а потом вырастают и разучиваются. Все эти утверждения, мягко говоря, весьма спорны. Во-первых, я сам в детстве, когда мои первые сказки читала мне вслух мама, сильно подозревал, что и Перро, и братья Гримм, и конечно, Андерсон, писали явно не для детей, просто детям понравилось, то что они написали. А во-вторых, опять же по себе помню, именно дети, очень чётко различают, что бывает в сказке, а что – на самом деле. Потом дети вырастают, и начинается полнейшая ерунда: о, эта чисто взрослая манера выдавать желаемое за действительное, эта безоглядная вера в самые глупые чудеса и это яростное, сугубо взрослое стремление убедить всех вокруг, что жизнь прекраснее, ужаснее, противней и смешней любой сказки!..
Анастасия Монастырская написала очень страшную, очень красивую, очень мудрую и совершенно реалистичную сказку под жутковатым двойным названием: «Без вариантов / No Way». По-английски получилось страшнее, так как «без вариантов» означает, что есть лишь один путь, и никаких других, а «No» значит «No», то есть никакого пути, вообще – безысходность. Да, такая сказка точно не для детей. И не потому что страшная – страшные они как раз любят. Но эту детям просто не понять, а к тому же «Без вариантов» чисто формально нуждается в маркировочке «18+». Сказка, написанная о взрослых, для взрослых и очень взрослым писателем, в смысле очень зрелым.
Я давно слежу за творчеством Монастырской и, на мой взгляд, в этой книге она вышла на совершенно иной уровень мастерства.
Веришь в сказки, а они становятся полицейской хроникой. Вот одна из прекрасных фраз главной героини, сказанная в проброс, а ведь это как лейтмотив всего романа! Но таких фраз много. Поговорим о главных достижениях.
Первое. Блестящая композиция, построенная на магическом для многих религий числе «12», не только отсылающая к очевидной ассоциации со сказкой про месяцы, но и восходящая к философскому символу зацикленного, закольцованного времени. Особенно хороши эпиграфы из сказаний разных времён и народов, то обжигающие жутью деталей, то веселящие нелепостью образов, но всякий раз точно указывающие, о чём пойдёт речь, как в кратких изложениях глав, характерных для старинных романов.
Второе. Феерически точный, самобытный, удивительно вкусный язык – ни единого штампа. Такого на самом деле не бывает, штампы можно найти и у Андрея Измайлова, и даже у Андрея Платонова, но ощущение возникает именно это: нет штампов. А главное в данном случае как раз ощущение. Стилизация под старинные сказки в сочетании с подчёркнуто современным слогом, даже сленгом – как это возможно? И – режьте меня! – всё: природа и люди, мысли и чувства, звуки и запахи – всё! – описано оригинальными, изящными, неожиданными сочетаниями слов.
Запах северного болота, красного мха и загнанного зверя… В нашем доме окна плавились топлёным маслом… Прогорклым утром вышли из дома… Дождь со снегом перешли вразвалочку в воскресенье… Капелька восторженной слюны попала мне на щёку… Обугленная ветка спикировала на пол. Куст дымился и плакал… Бога слушают босиком. Я стояла на старинной мозаике и в пятках отдавалась дрожь вечного города… В аэропорту клубок выпал из рук и покатился по белому полу. Мимо кофейных луж, шоколадных обёрток и выброшенных обещаний…
Это такая неловкая попытка привести примеры наиболее удачных фрагментов. Я долго мучился, выискивая их. Было трудно. И может, прежде всего потому, что яркие авторские образы, выдернутые из контекста, как-то сразу гаснут, вянут, скукоживаются, словно те самые пепельно-розовые бутоны…
Поехали дальше.
Третье. Сюжет. Увлекает, держит в напряжении, потому что – возвращаясь к композиции – двенадцать сказок, изначально не связанных друг с другом, скреплены могучим сквозным сюжетом – линией главной героини – прочнее, чем цепью или логикой – они скреплены невидимой и неслышимой смысловой рифмой – словно сонеты, сплетённые в венок. Сюжет раскручивается, как тот ярко-синий клубочек, живущий собственной жизнью и странным образом не худеющий по мере разматывания нити (но ведь так и должно быть в сказках!), и вместе с клубком возникает в финале фраза, которая то ли шутка автора (мол, помню я про сестру, о которой писала вначале, – в отличие от знаменитого журналистского текста, где в первом абзаце тонула лошадь, а к последнему автор про неё забыл); то ли – прозрачный намёк на продолжение. Хотелось бы. И это тоже не редкий приём для сказочного текста.
Стержневой сюжет – судьба Жанны-Джейн Доу – особенно хорош тем, что его роль во всех двенадцати сказках хронологически усиливается. Начав с очевидной мысли о том, что только желающий умереть не боится смерти, героиня постепенно приходит к осознанию своей миссии, к пониманию сути контракта с богами и судьбами, к разгадке главной тайны – чем должен закончится этот поиск.
По-английски поиск – quest. Однако в современном русском слово «квест» сильно снижает пафос, его и нет нигде в книге, ибо у нас не компьютерная игра-развлекалка, а путешествие разума в поисках истины – в самом высоком вольтеровском смысле. Это – уровень небесный. А на земном уровне Джейн Доу, подписав свой контракт с богами и судьбами, – заметьте, лишь к середине романа – узнаёт, кто она есть теперь. Она – Обрубающая узлы, и что характерно обрубающая, а не разрубающая. Македонский, помнится, гордиев узел разрубил, и не стало узла. А наша героиня их обрубает. Как обрубают сучья, хвосты, концы – чтобы не торчали, то есть, по существу, подравнивает. Вроде и нет узла, а может, просто не видно, и узел лишь туже затянулся. Так и получается зачастую. Несмотря на все видимые хэппи-энды. Впрочем, какие уж там хэппи-энды – горы трупов за каждой сказкой! Обрубающая узлы больше всего похожа на психолога, который работая с пациентами, всякий раз решает свою проблему, и хорошо ещё, если абстрактно научную, а не узко личную…
А своеобразной вершиной сюжета, центром композиции в книге является, безусловно, вставная новелла о Гансе, который встречался с богом, просто выйдя из самолёта среди облаков. Во-первых, это блистательная пародия на все современные богоискательские книги с их нелепо-фантастическим антуражем загробного мира. А во-вторых, это, конечно, апофеоз солипсизма. Шестая по счёту греческая сказка так и заканчивается простым объяснением: всё — в твоей голове. Лет двадцать пять назад в одном из своих романов я бравировал тем, что всякий раз к слову «бог» добавлял «которого нет» и очень гордился фразой, которую, как мне до сих пор кажется, сам придумал: человек создал бога по образу и подобию своему. Это был хоть и философский, но всё-таки немножко воинствующий атеизм. Монастырская поступает тоньше. Её атеизм – ненавязчивый, ироничный, снисходительный. И как же он импонирует мне на фоне сегодняшней массовой фальшивой религиозности!
И наконец, четвёртое и последнее. Атмосфера. Вспоминая двуязычное название книги, рискнём и мы высказаться на языке Шекспира: the last but not least. Для меня это точно было самым важным. Книга потрясающе атмосферная. В неё погружаешься и дышишь ею и не можешь надышаться, потому что наслаждаешься этим воздухом далеких сказочных стран, этими красками, звуками, лицами, голосами, поворотами дорог, отблесками света, брызгами океана, каплями крови… И глотая кофе, вино или виски вместе с героями ощущаешь и запах и вкус и по-настоящему пьянеешь вместе с ними. И это прекрасно, как в детстве. Потому что только в детстве можно вот так пьянеть от восторга, улетая в придуманные далёкие миры Жюля Верна, Александра Дюма или Фенимора Купера. Потом – как-то не очень получается. А вот сегодня получилось: я реально переместился в созданный автором мир. Как встарь, я его не только увидел, но и услышал, и почувствовал – всей кожей, и ноздрями, и кончиком языка. И даже не один мир, а целых двенадцать. Сегодня такое явление стало модно называть хитрым словом иммерсивность, иммерсивные технологии. Метод погружения в иную реальность, создание эффекта присутствия путём трансформации сознания. На самом деле талантливые люди такими технологиями владели всегда, и называлось это всё гораздо проще: литературным мастерством, помноженным на любовь к романтике.
Всякий писатель – в душе романтик и творец миров. Просто одни, именующие себя реалистами, стремятся закамуфлировать придуманный мир под точный слепок с реальности, а другие, не стыдящиеся того, что они фантасты, творят свои безумные, вывернутые наизнанку и поставленные с ног на голову миры с откровенностью паяцев. Настоящая литература находится где-то посередине.
«Без вариантов» – настоящая литература. Когда читаешь такие книги, их обязательно хочется перечитывать, чтобы прикоснуться вновь к магии творчества в отчаянной попытке разгадать, как же это сделано. Ан нет! Опять не удалось. Но сколько удовольствия получил, пока старался…
Поделюсь интересным наблюдением. Из двенадцати городов, описанных в романе, я был в десяти, то есть почти во всех, но вместе с Джейн Доу я побывал в каждом, как впервые. Словно вошёл через другие ворота. Или через другую эпоху. Или просто открыл другие глаза.
Рукотворные миры могут быть очень разными. Одни заставляют думать о смысле бытия, и ты погружаешься в философскую грусть. Другие очаровывают, дурманят. Случается после них и похмелье. Третьи – пугают, отвращают, демонстрируя чудовищное и недопустимое. А бывают миры, в которых хочется жить. Таких совсем мало. И всё это очень индивидуально, поэтому когда писатель создаёт мир, в котором хочется жить сразу многим – это особый, уникальный случай. Стругацкие, например.
Не могу сказать, что в мирах, созданных Анастасией Монастырской, хочется жить. Остаться там навсегда как-то тревожно и даже жутковато. Но это миры, по которым хочется путешествовать, возвращаясь в них вновь и вновь.
И пусть она пишет дальше, потому что выход есть, и вариантов ещё очень много. А боги и судьбы – пускай отдохнут.
