Произнеси «Кайрос!» и смотри, что тебе в нем откроется!
Петр Аркадьевич Сухопаров не любил зиму. Зимой он быстро толстел и становился раздражающе медлительным.
Каждый день, ровно в час дня Петр Аркадьевич выходил из серого здания на торце Суворовского проспекта и шел пешком в Смольный — обедать. В Смольном готовили вкуснее, дешевле и разнообразнее. Столовую, точнее кафе, в Правительстве Ленинградской области, где он работал, Сухопаров также не любил. Как не любил и свой кабинет, в котором, помимо него, сидели еще две одинокие барышни. Барышни соревновались за внимание Сухопарова, но делали это пошло и неинтересно. Бесконечные и неумелые знаки внимания утомляли, а ремень, больно впившийся в нагулянный за зиму жирок, раздражал.
До отдельного кабинета Петр Аркадьевич еще не дорос. Не дорос он и до Смольного. Подниматься по служебной лестнице оказалось невероятно трудно. То ли одышка мешала, то ли червячок сомнения, сидевший глубоко в подсознании. Так что за пять лет на государственной службе он с трудом одолел всего лишь пару крутых ступенек — став первым замом второго зама. Иными словами, никак себя не проявил, и начальство от этой лености вдруг забеспокоилось, предчувствуя подвох. А ну, как подсидит?
Последние три месяца жизнь Сухопарова стала невыносимой. Он без конца писал отчеты, переделывал документы, ходил на заседания и думал, что не доживет до весны. По ночам будили мороки, запах влажной, чуть подгнившей земли, и он просыпался от странного чувства, что все в его жизни идет не так. Ближе к утру становилось совсем плохо, и Петр Аркадьевич коротал рассвет на кухне, спрятавшись в большой чашке черного горького чая.
Понедельник не стал исключением. Сухопаров брел по вычищенной асфальтовой дорожке и думал о том, как все его достало. Рядом шли такие же, как и он, государственные единицы, важные, сытые, гладкие. «Мы все одинаковые, — мелькнула мысль. — Не различить. Хорошо еще, что паспорта у всех разные. И должности. Хоронить станут — не спутают».
Человек, попавший во власть, практически сразу меняет привычки, мировоззрение и гардероб. Было бы странно, если бы он продолжал ходить по правительственным коридорам в неполитических носках. Как раз это Петра Аркадьевича нисколько не удивляло. Удивляло другое. За считанные дни новоиспеченный чиновник начинал говорить на другом языке. Язык был, как латынь: мертвый и гладкий. Не нужно правильного произношения, достаточно правильной тональности.
Сухопаров снова и снова вслушивался в эту речь. Она была мягка, округла, словно крупная галька, обкатанная океаном. Безупречна в своей значимости. Даже неправильные ударения не нарушали должного впечатления. Многолика и суха, как хамелеон на солнце, она была разумна, добра и даже претендовала на вечность — длиной в квартал.
Разговаривая с коллегами, Сухопаров чувствовал себя гусеницей, упавшей на страницу Большой советской энциклопедии. Узнавал отдельные слова, но не понимал общего смысла. И становилось тошно. Оттого, что ему врали. И он знал, что ему врут, но был вынужден слушать, как ему врут. Зачем? Чтобы знать, в чем именно ему врут.
Ну, знает он, а дальше-то что! От этого только хуже. Куда ни шагни, везде цугцванг.
Он разделся в гардеробе, миновал контрольные воротца и пошел на запах еды. Малиновые ковровые дорожки вытерты, хотя их совсем недавно меняли. Новый виток раздражения.
В столовой взял первое, второе, салат и компот. Уселся за свободный столик.
— У тебя свободно? — начальник плюхнулся напротив. — Отчет готов?
Сухопаров что-то промычал в ответ. Настроение колебалось на отметке zero и в любой момент могло уйти в минус. Он не хотел думать ни про отчет, ни про начальника, ни про себя.
— С девчонками ладишь? — начальство шумно хлебало кислые щи. — Правильно делаешь. Привечай, но держи на расстоянии. Девки у тебя в отделе немолодые, незамужние, напридумывают себе черт те чего, а нам с тобой потом решай. И спать не вздумай!
— С которой? — Сухопаров позволил намек на иронию.
— Ни с одной. Мы с тобой, Петя, идем на повышение! Очень скоро идем. Документы все уже там, — многозначительный взгляд в потолок. — Все должно быть безупречно.
Так и сказал: мы. Подразумевая, что если Петя будет хорошим, если Петя будет паинькой, то он, так и быть, возьмет Петю за шкирятник и подтащит наверх, раз у самого Пети ни ума, ни силенок на это не хватает.
Кивнул, старательно изображая благодарность. Здесь так принято. Хочешь удержаться на ступеньке — изображай.
— В Смольный-то хочешь? — спросил вдруг начальник. Его щеки горели, а дыхание слегка отдавало коньяком. Коньяк на морозе — первое дело для сердечника.
— Хочу, — ответил Петр, допивая компот. — Все хотят.
— Но не все попадают. Помнишь, мультик такой: «Все псы попадают в рай»? Мы его с дочкой часто смотрели… — начальник вздохнул и рефлекторно потянулся в карман — за фляжкой. Вовремя опомнился, достал платок, вытер лоб и вышел.
После развода начальник часто выпивал, и Петр Аркадьевич знал, что никакого повышения не будет. В этой системе можно годами держаться на плаву, не двигаясь с места, а можно и камнем уйти на дно. Неблагонадежность заразна.
Петр Аркадьевич вспомнил вчерашний день, и ему тоже захотелось выпить. Сколько они с Ларисой встречались? Год? Два? Теперь и не вспомнить. Познакомились на какой-то вечеринке, понравились друг другу, сошлись. С ней было тепло, спокойно и удобно. Сухопаров-старший Лару одобрял и регулярно заводил разговор о свадьбе. Лара в ответ загадочно улыбалась и иногда оставалась на ночь.
Вчера она тоже осталась. Навсегда. Утром отец выглядел смущенным и одновременно счастливым.
— Тебе придется найти квартиру, Петя, — ласково сказала Лариса. — Мы не торопим, конечно, но ты — большой мальчик, сам понимаешь: медовый месяц и все такое.
— Понимаю.
— Недели хватит?
— Уложусь, — он прошел в свою комнату и плотно закрыл дверь. Хлипкая фанера едва приглушила русалочий смех и звук поцелуев на кухне.
Рухнул на кровать, еще хранившую запах духов, обреченно закрыл глаза.
Эх, Петя-Петя, Петя-дурак! Герой русской народной сказки: «Как Петя счастье свое искал, да прошляпил».
На отца не злился. Да и на Лару не держал обиды. Пустяки, дело житейское! «Была тебе любимая, а стала мне жена!». Так ведь и любимой не была, себе-то зачем врать?. Повстречались — разбежались. И как все интеллигентные люди останутся в хороших отношениях.
Хорошие отношения — никакие отношения.
Он еще покопался в себе и вдруг с удивлением обнаружил ростки злости. Чувство было новым, неожиданным и очень сильным. Петр Аркадьевич даже остановился, пробуя его на вкус. Он злился на себя.
Неправда, когда говорят, что проблема — как змея, кусающая себя за хвост. Проблема — не вещь в себе. Проблема — в человеке. Вот Сухопаров и был такой проблемой. Только до этой секунды он никак не мог понять, что с ним не так, что он делает неправильно и почему он это делает. Вся жизнь показалось заплесневевшим куском хлеба. Выбросить бы! Ну, выбросишь, а дальше?
А что, собственно, дальше? Почти сорок. Семьи нет. Квартиры нет. Машины нет. Денег нет. Его самого нет. Для чего все это, что люди называют нормальной и счастливой жизнью?
Сухопаров миновал охрану и подошел к лифту. Ждать пришлось долго. Смотрел в свое размытое отражение, ощущая, как к горлу подбирается тошнота. Двери открылись. Сухопаров вошел, нажал круглую яркую кнопку с номером и осторожно проглотил склизкий комок. Вроде обошлось.
Коридоры власти были узкими, длинными и запутанными. Сухопаров рефлекторно петлял, то и дело останавливаясь, чтобы пожать влажные гладкие ладони и ответить, как идут у него дела. Хреново идут! Но он растягивал пересохшие губы в улыбке и говорил, что все хорошо, а будет еще лучше.
Из приоткрытой двери начальственного кабинета — легкий коньячный флер. Вдруг тоже захотелось выпить, но выпить нечего, не с кем и не к месту. Хотя на последнее, честно говоря, совершенно плевать.
Он открыл дверь и споткнулся на пороге. В ноздри ударил свежий запах молодой земли — жирной и влажной, почему-то напомнившей жадное женское лоно.
— Ой, извините! — коллега Оленька торопливо подметала пол. Вторая — Машенька — на вытянутых руках держала оплетенный корнями земляной ком. Длинные сломанные листья болтались на тонких сосудиках-прожилках.
— Мы цветы решили пересадить, пока вас не было, — пояснила Машенька, словно Петр Аркадьевич с детства слыл законченным идиотом, и ему нужно все объяснять медленно и вдумчиво. — Горшок упал и разбился.
— Разбился? — Сухопаров недоуменно взглянул на осколки. Голова кружилась.
— Ну да… Взял и разбился. Почему-то.
— Другой есть? — хрипло спросил Сухопаров.
— Есть. Только цветок все равно сломался. Не выживет.
— Дайте!
Оленька услужливо подставила керамическое кашпо.
Сухопаров наклонился и зачерпнул ладонями землю, на мгновение показалось, что ее стало еще больше. Тело пронзила невероятно сладостная дрожь. Дрожащими же руками он взял у Машеньки истерзанное зеленое тельце и бережно уложил на черную, благоухающую весной и жизнью рассыпчатую подушку, присыпал новой порцией земли и погладил сломанные листья, чувствуя, как под его пальцами они оживают и наливаются жизненной силой.
За его спиной восторженно ахнули.
— Воды!
В тот момент, когда вода окропила цветок, и земля вспучилась, медленно оседая, Петра Аркадьевича снова пронзила сладкая судорога. Он застонал от наслаждения.
Еще не понимая, что делает, Сухопаров поднял руки. И по его воле в кабинете поднялся земляной вихрь. Закрутился, сметая бумаги со стола, вырывая тяжелые папки со стеллажей. Девицы взвизгнули, и в тот же момент земля забила им рот и глаза. В круглых глазах застыл ужас.
Сухопарову хотелось убить обеих. Он шевельнул правой рукой, и Машенька закашлялась, выплевывая комья земли. На белой шее билась жилка. Быстро-быстро, в агонии.
Левой рукой Сухопаров отбросил Оленьку к стене. Юбка взметнулась, показав простенькие белые трусики и телесные чулки.
С какой начать? В паху было горячо и тесно.
«Одну убью, другую…».
Девицы мотали головами и выли от страха.
— Ы-ы-ы…
Это тоненькое «ы-ы-ы» отрезвило и вызвало новую волну злобы.
«Есть лучше… Лариса…»
— Вон! — приказал им Петр Аркадьевич.
Вымело.
Один.
Переводя дыхание, подошел к окну, за которым виднелась площадь, изрытая строительной техникой. Кучи песка и земли, запорошенные снегом. Мелькнула шальная мысль: а что, если…
Воздух стал желто-черно-белым, густым и плотным. Тонны земли поднялись вверх, закрутились смертоносной воронкой, всасывая в себя все вокруг.
Сухопаров швырнул экскаватором в Смольный.
Ковш пропорол решетку и протаранил парадный вход.
Истеричные вопли. Сирены. Маленькие человеческие фигурки, распятые тьмой.
Он всесилен. Вот только что ему с этим делать?
Другой отрывок из романа: https://mo-nast.ru/iz-romana-kajros-kazus/
Моя страница в ВК: https://vk.com/a.monast