«Будетснегбудетснегбудетснег!» — бормочет радио.
Меньшеспатьменьшеспатьменьшеспать.
Сон зимой — роскошь. Сон летом — глупость.
Межсезонье.
Утренний Питер — губка, набухшая от чужих снов и слез. Выжимаешь — не жаль.
Летний сад в корсете решеток. Марсово поле. Спас-на-Крови. Минуешь одним прыжком. Разве что дыхание перехватывает: то ли от ритма, то ли от красоты, то ли от иллюзорности.
С Питером можно разговаривать только по утрам. Только тогда он тебя слышит. В остальное время притворяется глухим.
Сегодня Питер не в настроении. С ним часто такое бывает. Ну и ладно. Работа есть работа. Обойдемся без помощников.
Первый на набережной, у самой кромки Невы. Еще шаг, и уйдет под свинцовую воду.
Осторожно тяну за рукав:
— Можно упасть, а вода холодная.
— Очень холодная? – послушно делает шаг назад. Взрослый ребенок, который потерялся.
— Очень холодная.
— Но мне и надо, чтобы очень холодная. Чтобы сразу. Мы с ней здесь познакомились, понимаете? Вот на этом самом месте. И потом всегда сюда приходили, когда просто хотелось или был какой-нибудь праздник. Это наше место силы, понимаете? Только оно ее не спасло. Врачи сказали, так доходит. А она не дошла. Я не знаю, как жить, понимаете?
Они всегда так говорят: я не знаю, как жить. И всегда добавляют вот это «понимаете?». И всегда чего-то ждут. Ему чуть за шестьдесят. Из питерских интеллигентов. Их почти не осталось. Возможно, пройдет полгода-год, и он встретит кого-то, с кем сможет жить и смеяться. Но у нас нет времени. Он не знает, как жить прямо здесь и сейчас.
— Пойдемте, — тяну его от воды. – Здесь холодно, простудитесь, а вам нужно быть здоровым и сильным.
— Для чего?
— Это неправильный вопрос. Правильный вопрос – для кого.
У гранитного камня щенок. Лысый, холодный и несуразный.
Руки у первого дрожат, когда он расстегивает куртку и запихивает щенка в область сердца.
Настроение у Питера улучшается.
Второго вижу в Юсуповском саду. Рядом с ним девочка.
— Я дам тебе конфет, — говорит второй и облизывает губы. – Ты снимешь платьице, и я буду тебя рисовать. Ты ведь хочешь этого, моя хорошая?
Девочка кивает. Ей страшно, но она хочет конфет. Там, где конфеты, не может быть ничего плохого.
Второй погружен в свои фантазии, и не видит, что с ним иду я. Дом совсем рядом. Старая лестница, стены с надписями, второй этаж. Квартира маленькая и грязная, как и второй.
— Так нельзя, — он пугается, увидев мои глаза. – Но так ты больше не будешь.
— Ты кто? – последний вопрос. Такие как он всегда его задают.
— Питер, — я всегда так отвечаю. Питер не против.
Дверь оставляю открытой. Найдут быстро.
На Разъезжей ждет третий, на Московском – четвертый. С пятым мы встречаемся в Пулково. Он плачет, потому что уезжает. И мы оба знаем, что это теперь навсегда.
— Как я там, без тебя? – от него пахнет коньяком и горем.
— Там тебя встретит… — смотрю на посадочный талон. – Там тебя встретит Стамбул. Он неплохой парень. Немного взбалмошный, но вы найдете общий язык. Будут солнце и море, и ты забудешь наш ливневый снег и Финский залив.
— Не забуду.
Они всегда так говорят, но всегда забывают.
День почти закончился, и снова идет мартовский снег. Он идет по своим делам, но нам с ним почти по пути. Расходимся на Обуховской обороне.
— Хорошая работа, — говорит Питер. Это его первые слова за сегодня.
— Мог бы и помочь.
— Ты и сам справился.
Он поправляет луну (сегодня она висит чуть криво) и замолкает до утра.
***
Мы были подростками и после школы ходили в «клоповник» на Старо-Невском. Брали большой двойной (разумеется, без сахара), забирались в самый темный угол и говорили, о чем только ни… Жили мы все рядом (ну, или почти рядом), поэтому «клоповник» был местом встреч и в выходные. Кстати, и школу мы тоже там прогуливали.
Иногда в это кафе приходил человек. Не старый и не молодой. Серый и яркий одновременно. И одновременно — сумрачный и веселый.
О нем всякое рассказывали. Мол, был профессором, потом потерял дом, работу. Может, правда, а может, нет. Кто знает. Память избирательна и фрагментарна. Так вот. Иногда этот человек «читал» лекции. Ну, как читал… Он просто говорил. И то, что он говорил — о городе, об истории, о философии, литературе, искусстве — становилось близким и понятным. Этот человек и был Питером. Однажды, когда я это понял, Питер посмотрел на меня и усмехнулся. В тот день он был в хорошем настроении.
Потом все куда-то делось. Мы выросли и постарели. Стали друг другу неинтересны. Вместо кафе магазин дорогой одежды. Я иногда захожу туда, стою в углу и двигаю вешалки. Туда-сюда. Мне не мешают. Ко мне привыкли.
Есть такие люди — люди-Питер. Так мне однажды сказал сам Питер. Понимаешь, сказал он, у них все на грани, все перемешано и напутано, и все непросто, по настроению, но когда их встречаешь, возникает ощущение, что вот ты шел не понятно куда и зачем как ливневый снег, и вдруг, случайно коснулся Вечности. И вроде как ты не зря, получается, жил. Есть в тебе, оказывается, смысл. Пусть и маленький.
Я не знаю, так ли это. Я просто делаю свою работу. Я возвращаю силу, ценность и смысл маленьким людям. Я просто здесь живу.
