Ах, мой милый, Августин! Все прошло, прошло, прошло.
Пластинка закряхтела, иголка поднялась. Тимей сидел в кресле восемнадцатого века и смотрел на патефон. Патефон стоял на столике девятнадцатого века. Вместе они смотрелись чуть вычурно, но, тем не менее органично.
Воздух был наполнен старым временем, пылью и воспоминаниями.
– Кофе, чай или какао?
Часы на стене сообщили, что сейчас девять часов утра, и Тимей остановился на кофе.
Кофе был подан на подносе начала двадцатого века. Тонкие стенки чашки, казалось, были сделаны из бумаги. Китайский фарфор, эпоха… Тимей сделал глоток и выбросил ненужные мысли из головы. В китайских династиях он всегда был не силен. Он не любил Китай.
– Прекрасный кофе. Сложный купаж, песок и джезва. Я угадал?
Хозяин уселся напротив. В любимое полосатое кресло – дизайн Гаэтано Пеше. Конец шестидесятых двадцатого века. Соблазнительно и не без намека. Кресло всегда напоминало Тимею венер паолеолита – с большими грудями и объемными бедрами, сильных и властных. Хотя сам Пеше утверждал, что его кресло – это воплощение женских тревог и страхов. Тимей с этим был не согласен: когда у тебя большие груди и хорошие бедра, ты стоишь на земле обеими ногами, и твои тревоги и страхи – всего лишь рябь на листе папоротника.
– Опять задумался о Пеше? – пожалуй, владелец этого антикварного рая знал Тимея лучше других.
– Иногда творец ошибается, когда вкладывает в свое творение совсем не тот смысл, – Тимей допил кофе и поставил чашку на поднос. – Как идет торговля старьем?
– Со времен эпидемии и новых войн спрос вырос. Люди цепляются за прошлое, надеясь сохранить настоящее. О будущем уже никто не думает. Сейчас в моде начало двадцатого века. Скупают все – посуду, фотографии, дневники, книги, одежду. Двадцатый век нам еще по карману.
– Но самое лучшее, конечно, у тебя. Похвастаешься, Оле?
Они познакомились давным-давно. В одной из тех историй, которые тянутся и тянутся, но в конечном итоге никуда не приводят. Тогда Оле Лукойе был моложе, он обожал послушных детей, поил их маковым молоком и нашептывал сказки. Плохим детям Оле сыпал песок в глаза, и сны у них были пустыми и воспаленным. Когда плохие дети просыпались утром, их глаза были обожжены, а рот покрыт язвами.
Оле был сноходцем. Он легко и без трудностей путешествовал по человеческим снам. Ему нравилось обрывать нити сна и завязывать их по-новому. Узел Оле знали все боги и судьбы. Ведь и в их сны Оле тоже проникал. Узел Оле можно лишь разрубить, распутать – никогда.
В сны Тимея Оле проник играючи, Тимей не возражал. Времени снятся одни метафоры, а разгадывать их в одиночку – с ума сойдешь. С Оле дело пошло веселее. Но сны Тимея Оле вскоре наскучили, и он пробрался в сны Морти. На беду Оле один из снов был слишком интимным, и Морти обнаружил в нем чужака.
Смерть пришел в ярость.
– Никто не может смотреть мои сны без разрешения!
Впрочем, зря Морти сердился. Из снов Смерти Оле выбрался совсем другим. Словно там, по ту сторону сознания Морти он увидел такое, что полностью его изменило. Оле перестал поить хороших детей маковым молоком, а сорванцам сыпать песок в глаза. Он больше не путешествовал по чужим снам. Оле стал собирать воспоминания. И открыл самый лучший в мире антикварный магазин.
– Ты постарел, – сказал Тимей, пока Оле задумчиво перебирал нефритовые четки.
– Я перешел в прошедшее время, – процитировал Оле свой любимый фильм.
Бусины стукнулись, и Тимей услышал гортанные песни прошлого. Прекрасный нефрит. Династия Хань. Если точнее, Восточная Хань. Тут Тимей не мог ошибиться, поскольку именно он и подарил эти четки Оле. Он вдруг вспомнил императорскую гробницу и погребальный костюм из нефрита – такого желтого и прозрачного, как песок Оле. Ну да, он украл пару тройку пластин и сделал четки на заказ. А разве кто-то бы иначе поступил, раз речь зашла о лучшем друге в депрессии?
– Так чем порадуешь, милый Оле? Какие сокровища ты собрал за последние дни?
– Ты же знаешь, что меня интересуют чужие воспоминания, — Оле отложил четки и разжег трубку. Трубка была сделана в виде обезьяньей головы, в глаза были вставлены два прекрасных изумруда из безвозвратно утерянной коллекции Монте-Кристо. Тимей вспомнил, как ошалелый и вспотевший Дюма гонялся за ней по всей Европе и усмехнулся: а вот не надо надсмехаться над Временем, тогда и получишь то, что хочешь. Ну, или почти все, что хочешь. Жаль, что Дюма это понял слишком поздно.
– Чужие воспоминания, заключенные в старинные вещи.
– Я не только постарел, я стал сентиментальным, — признался Оле. – Днями напролет пью кофе и читаю чужие дневники, перебираю фотографии. Мой мир исчезает, Тимей. Все, кто был мне интересен, либо умерли, либо постарели. Мир стал слишком плоским, Тимей, как и люди.
– В тебе проросли усталость и старость, Оле. Прошлое всегда интереснее настоящего, потому что оно моложе.
Динь-динь-дон.
– Вот и первый посетитель за этот месяц, — Оле тяжело поднялся с кресла и оперся на деревянную трость. Ручка была сделана в виде головы парижской химеры. – Не желаешь составить мне компанию?
О первом романе здесь: https://mo-nast.ru/ant-skalandis-variantov-mnogo/
Моя страница в ВК: https://vk.com/a.monast
