Из цикла «Аллюзии». История марта.
Все говорили: не доживёт.
В её возрасте это чревато.
В её возрасте в душе возникает дыра, и эту дыру уже не залатать. Ни шелком, ни обещаниями.
В шестнадцать, или в двадцать шесть ещё можно, в тридцать пять почти критично, но в её, постыдном, почти старом возрасте, никакие стежки не помогут. Сколько заплаток ни ставь, расползется.
А дыра в душе – это плохо. Это почти смертельно. Это почти в никуда.
Ада встала перед зеркалом и стянула халат.
Тело было своим и чужим. Мягким, морщинистым и шишковатым. Шишки появились давно. Они жили своей жизнью, иногда болели, иногда пропадали и время от времени напоминали: может, все-таки онкология, хорошо бы провериться.
Ада не проверялась. Она доверяла телу и жизни. И душе. Душе надо доверять. В ней все и есть. Так говорила бабушка. Так вторила мать. И так верила Ада. Пока не случилось то, что случилось.
Она так верила тому, с кем была и жила, что не услышала звоночков.
Дзинь-дзинь.
Я буду поздно, не жди.
Дзинь-дзинь.
Я устал, дай поспать.
Дзинь-дзинь.
Я забыл, что ты.
Есть.
Дзинь-дзинь.
И вот сегодня все закончилось. Он встал. Принял душ. Пожарил яичницу. И собрал чемодан. Их общий. Они с ним ездили в отпуск. Давным-давно. И были счастливы. Давным-давно. И думали, что так будет всегда. А так всегда не бывает.
– Почему? – спросила Ада и стала мыть сковородку.
– Потому, – ответил он и застегнул молнию на чемодане. – У тебя душа рваная. Ты все равно не жилец. С бабами всегда так. Мне говорили. Если дырочка в душе появится, жди большой беды. А кому нужна большая беда? Тут и мелких предостаточно. Сама справишься. Дзинь-дзинь. Ну, бывай.
И ушёл.
Ада домыла сковородку, выкинула яичные скорлупки, встала перед зеркалом. И стянула халат. «Я бы хотела предстать перед богом обнаженной», – сказала как-то одна актриса. А потом умерла. И умные психологи назвали ее именем один из женских комплексов. Ада нашла в себе этот комплекс и часто думала, что такого же сказал бог, когда она встала перед ним в наготе и в печали. Понравилось ли ему это женское тело, или же он остался равнодушен? В конце концов, богов так много, что иногда может повезти и после в смерти, если в жизни везло лишь по четным дням. А, может, бог промолчал. Камни, как и люди, передвигаются каждый сам по себе, поэтому молчание одних не слышно в тишине других.
Это не правда, что женская душа живёт в голове. Она меж грудей. Ткнешь пальцем и ровнехонько в неё попадёшь. Первый раз больно, потом ничего, привыкнешь. Это у мужиков одно место чесать не рекомендуется, а вот у женщины не надо тыкать в душу. Ткань там тоненькая-тоненькая. Как паутинка. Не рассчитаешь, придется латать. Стежки маленькие, нитка шёлковая, иголка серебряная. По-живому.
Первый раз Ада сделала стежок в восемнадцать. Стянула, как показали, без узелков. Узелки не рубцуются. Узелки загнивают. Узелков не надо. Зажило прекрасно, душа не заметила. Было, и прошло. Словно не бывало.
Второй раз в двадцать пять. Много стежков, и узелков много. Торопилась. Дыра большая, расползалась душа, а за ней было что-то тёмное и страшное.
И потом латала. Крест-накрест.
И ещё. И ещё.
И вот теперь встала перед зеркалом. Там, где душа, дыры нет. Шишка там. Большая, уродливая шишка. И болит так, что сил никаких. Хоть вой, хоть плачь, хоть помирай. Пульсирует. Буль-буль. Вот-вот прорвется.
Нагноилась душа. Выхода нет.
Ада посмотрела в свое отражение.
Всё старое.
Зеркало.
Жизнь.
Она.
И что теперь терять?
Указательный палец. В самую глубь.
Захлебнулась от боли.
Хлынуло.
Кровь. Гной. Боль. Смерть. Измена. Отчаяние. Надежды. Мечты.
Палец прошёл сквозь плоть и распорол.
И все закончилось.
И началось.
Ада смотрела в зеркало, и сквозь дыру видела вечность, и миры, и возможности, и новую жизнь. И этой вечностью была она.
Когда все закончилось, Ада приняла душ, оделась, пожарила яичницу, с аппетитом съела (в следующий раз обязательно добавить сыра и специй побольше) и отправилась на работу. Хотя в этом не было никакого смысла.
Ведь смысл был в ней.
