Вабче-то…
Так мой сын говорил, когда был маленький.
Вабче-то, пистолет здесь лежит для общественных нужд. Кто хочет, может застрелиться.
Вабче-то, думать — это всегда немножко грустно.
Вабче-то, мама, я буду любить тебя не всегда. Когда-нибудь у меня будет жена, и я её буду любить больше, но ты меня будешь лучше кормить, хотя, конечно, готовишь ты так себе.
Вабче-то…
Вабче-то, вместо сумочки у меня рюкзак. Он ни хрена не женственный, но очень удобный. Рюкзак у меня большой. В нем помещается ноутбук и шесть бутылок вина. Ладно-ладно, ноутбук и пять бутылок вина, если честно. И ещё две банки пива в кармашках. Или как говорит моя любимая тётка-челночница в электричке — в кармАшЕках. В кармАшЕках две банки пива. Это хорошо, если едешь за горизонт. Пиво за горизонтом само то. За горизонтом всегда не хватает пива
.
А в сумке только две бутылки. Сумка красивая. Кожаная, цвета испорченного крем-брюле. Такого, итальянского джелато, забытого в креманке на итальянском же, сука, солнце. Красивая сумка, с ней все мужчины будут ваши, мадам. С вас триста евро, и брелок в подарок.
Брелок. Меховой. В подарок. Однажды придумала: если подержать его в левой руке, будут деньги, если в правой — ещё чего-нибудь. Создавайте ритуалы, и что-то да обломится. Если не деньги, то хотя бы секс. Если не секс, то хотя бы встреча. Если не встреча, то хотя бы жизнь. Что-нибудь.
Брелок теперь красный и лысый. И ни черта мне с ним не обломилось.
Вабче-то…
Я оставляю рюкзак и вывожу сумку в люди. Очередной гештальт. С этой сумкой хожу на последние свидания. Не то, что бы я хотела секса. Не то, что бы я хотела отношений. Женщина хочет думать, что она, именно она, в жизни мужчины и есть самое важное. Самое-самое. Вот этого я и хочу. Не навсегда, боже упаси, а вот в этот самый конкретный момент, когда мне хочется быть самой важной. Минут на сорок. Пока не принесут десерт.
А мужчина думает про секс и его последствия. Или не думает. Кто я такая, чтобы говорить о том, что у мужчины в голове? В штанах — да, там я ещё хоть что-то понимаю, а в голове… что там у них в головах? Хуже, чем у меня. И вабче-то, зачем мне сейчас вся эта мигрень?!
Сегодня снова сумка, лысый брелок, последнее свидание.
Мы встречаемся…допустим, в центре. Допустим, в Литературном кафе. Тут медведь и Пушкин. Вид на Невский и памятные таблички.
— За этим столом ел Жуковский, а за тем нажирался Лермонтов. Как-то пОшло сидеть за столом, где блевал Лермонтов. Давай пересядем за тот, где мучился несварением Гоголь? Или хочешь, где Ося Брик наблюдал за своей женой? Маяковский жамкал лилину грудь, Ося потягивал коньяк. Коньяк, кстати, был лучше. Или Мариенгоф, он стрелялся за десятым столиком. Это был его подарок Есенину. Дункан рыдала. А за третьим сидел Хармс. Он пил, потом вставал на полупальцы и шёл к роялю, тапер играл, а Хармс читал авторские молитвы. Ты знаешь, что Хармс писал молитвы и вполне сносно? Бог, говорят, отзывался. И ещё тут встречались Лери и Гумилев. За вторым столиком она обещала его вечно любить, а он не поверил. Так и вышло. Вечной любви не бывает.
— Ты невыносима.
Салфетка на стуле. Шаги. Дрогнувший Пушкин, он же медведь. Он же официант:
— Что будете заказывать?
Хорошее женское правило. На все времена. Когда идёшь в ресторан с мужчиной, у тебя должно быть столько денег, сколько ты можешь потратить на себя. Ну, и на него. Ибо мужчина может сбежать. Ибо вы можете поссориться. Ибо у него не будет денег на то, что ты хочешь.
И ещё одно хорошее правило, уже второе: никогда не оставляй номерок от своего пальто у мужчины. И ладно, есть ещё третье правило. Никогда не позволяй ему нести свою сумочку. Или рюкзак. Особенно, если в нем паспорт, ноутбук и пять бутылок вина.
И вот он ушёл, скомкал моё последнее свидание. И, сука, сделал заказ. Мускат, утка с грушей. Ладно бы в яблоках, все же классика, но томленая груша, да еще в центре Питера… Это моветон.
А ведь мы даже не спали. А если не спали, может ли это свидание считаться последним?
Мускат отправим певице. Она так исторгает полонез Огинского, что призрак Огинского срывает именную табличку. Вот прямо щас, у восьмого столика. Я его понимаю. Она плохо поёт, и Огинского здесь отродясь не было. Огинскому здесь не место. А полонезу тем более.
В Литературном кафе мало наливают. Да и вино так себе. Захочешь напиться — протрезвеешь.
Смешной блокнот в розочках. Ещё одно имя в минус. Мужчины, с кем я спала. С кем хотела спать. И с кем не получилось. Я хочу их запомнить. Я хочу быть главной в их жизни. Минут на сорок, пока не принесут десерт. Хочу, чтобы они помнили, как это было или как этого не было. Ведь однажды меня не станет. Как-то сразу и как-то невзначай. Они просто не успеют подготовиться. Им будет больно или им будет никак.
— Счёт, пожалуйста.
Но запомнят меня только Пушкин, медведь и официант. Таких чаевых официанту больше никто не даст. Они же последние. А Пушкин и медведь, они и так все помнят. Работа у них такая. Быть Пушкиным и медведем..
Вабче-то… да пошло оно все к черту.
