Дерево звалось Иггдрасилем, и оно было старым как сама жизнь.
Дерево росло на границе между двумя мирами. Корни и ветви, от земли – до неба. Никто не знал, где начинается тот мир и где заканчивается этот. Никто, кроме Вотана Шрамма.
Вотан приходил к дереву каждый день. Зима ли, лето, в любую погоду снимал обувь, становился босыми ногами на самый большой корень. Корень клубился древними кольцами и жалил ступни.
Ступни горели и плавились.
Вотан стоял на корне-холме и смотрел, как внизу пробуждается жизнь.
Маленькие домики, подпирающие каменную кирху.
Рынок, не затихающий до ночи.
Люди.
Вотан не слышал голосов, не видел лиц, не знал имен. За шестнадцать коротких лет ни разу не спустился в деревню. День за днем он придумывал чужую жизнь, балансируя в самом сердце Иггдрасиля.
Вотан не знал друзей. Кроме Иггдрасиля.
Пепельная гладкая кора к земле расходилась большими глубокими трещинами, в каждой трещине – темнота. Сунешь руку – по локоть войдет. Однажды Вотан попробовал и почти провалился. Тьма была обжигающе холодной, словно нырнул в ледяную воду. Рука онемела и оставалась такой девять дней. Все девять дней Вотан не ел и не разговаривал. Потом вроде как прошло и забылось. Только сны стали другими, и зеркала теперь по-другому показывали. На десятый день Вотан вернулся и увидел, где начинается тот мир. Шагнул раз, другой, остановился на самом краешке. Тот мир не принял. Сверкнул глаз Одина, стало тихо.
Весной Иггдрасиль цвел, и его темно-фиолетовые цветы-метлы распускались на голых ветвях – сотни голодных старческих рук. К ночи дерево окутывал сладкий дурманящий аромат. Вотан забирался наверх и смотрел, как под лунным светом в поместье танцуют виноградные лозы. Вино было страстью его отца. Вино и женщины. Молодые женщины.
Девственницы.
– Все, что у тебя есть, – корень, – в последние два года Максимилиан много пил. От выпитого круглое лицо становилось красным и горячим. Белки окрашивались розовым: – Женщина – плоть и кровь твоя. Женщина есть лоза. Корнем входишь в нее, корнем прорастаешь. Корни наших лоз уходят в землю. Копни – не найдешь. Корень питает все. Корень и кровь.
В мае Иггдрасиль наращивал зеленые доспехи, и Вотан свивал гнезда из длинных листьев и ветвей. Он проводил на вершине все лето, спускался на землю лишь к осени, когда Иггдрасиль сбрасывал листву, а в поместье начинался сбор винограда.
От первого брака у Максимилиана Шрамма родилось трое детей. Сын и две дочери. От второго – еще один сын и Вотан. Шрамм не любил детей. Дочери – некрасивы, сыновья – мягкотелы. Только Вотан пока себя не проявил.
– Ты – мякиш, Вотан, большой серый мякиш, – Шрамм-старший мял хлеб в руках и окунал в вино. – Только Один знает, что из тебя выйдет и будет ли толк. Прервется ли наш род или же твой корень даст новую ветвь. Только Один знает. Его воля на все.
По воскресеньям собирались в гостиной. Сестры молча обходили мужчин по кругу – одна слева разливала жидкий суп, другая справа – раскладывала жесткие куски мяса. К мясу полагалась кислая капуста. Вотан съедал ее и до утра вторника мучился животом.
– В ваших жилах помойная жижа, а не арийская кровь, – в очередной раз говорил Шрамм-старший, голубые глаза темнели под совиными веками. – Вы недостойны предков. Мужчины нашего рода созданы для того, чтобы убивать. Женщины нашего рода созданы, чтобы ублажать мужей и рожать новых воинов. Так было, но этого нет. Ваши матери умерли в родах, и видит Один, я не жалею ни о той, ни о другой. Он не дали мне то, чего я всегда хотел, – наследника, которым бы я мог гордиться.
Вотан, сын мой, ты – последняя надежда.
Вотан перехватывал взгляды сестер и братьев, опускал голову. Никто не выдержал испытания Шрамма. У каждого было свое. Вотан помнил, как после испытания сестра Габи уехала на несколько месяцев в монастырь, а единокровный брат Манфред скрутил петлю в сарае – крюк сорвало под весом тела. С тех пор Манфред не мог говорить, ел и пил с трудом, уродливый шрам прикрывал черным шейным платком. Максимилиан требовал, чтобы во время воскресных ужинов платка не было. «У Шрамма шрам» – его это забавляло. Габи при виде маленьких детей и беременных животов начинала плакать и шить, ее запирали в комнате, где до самого потолка была гора пеленок, обшитых кружевом в пятнах крови.
Испытание Вотана еще не пришло.
Он хорошо запомнил 1929 год. Начало Великой Депрессии. Отголоски из-за океана. Пачки газет в рабочем кабинете отца. Нервозность управляющего. Безупречность и буйство лоз в Старом Свете. Повсюду: во Франции, в Испании, в Италии и Германии в дубовых бочках созревало вино, и оно обещало стать лучшим с начала столетия.
– Три года, – говорил отец, проходя между аккуратными рядами. – Природа дала нам три великолепных года. Ее прощальный дар. Вотан, ты чувствуешь ЭТО?
– Что именно? – мальчик шел по следам отца. Босые ноги отмечали каждый камешек. Максимилиан требовал снимать обувь в виноградниках – землю, рождающую хорошее вино, нужно не только уважать, но и чувствовать.
– Все провоняло войной. Она еще не дошла до нас, но нос – мой нос – ее чует. Я помню этот запах, сын. Он пришел задолго до четырнадцатого. Эрцгерцог был еще жив, и его жена-шлюха тоже, а во всей Европе стоял смрад. Гниль и страх. Запомни, Вотан, смерть не воняет. Только страх заставляет нас смердеть. Только он. Смерть делает из человека либо труса, либо героя. Третьего не дано. Германия вырастила поколения трусов, и теперь у нее лишь один шанс вернуть свое величие. Либо Германия победит, либо погибнет, но и тогда весь мир окажется под ее обломками.
Максимилиан коснулся упругих ягод, подернутых матовой пленкой.
– Даже если этот мир рухнет, останется вино. Что может быть лучше вина Великой Депрессии? Только вино через год после Великой депрессии. Мы будем пить вино и сражаться.
– С кем?
– Со всем миром! Германия будет сражаться со всем миром и победит. Я это вижу. Скоро придет человек, который объединит нас, он даст шанс – очиститься от унижения и поражения в прежней войне. Знаешь, что, сын? Когда все начнется, я первый сожгу французские виноградники. Приду и сожгу. Все! Начну с Бордо и закончу Бургундией. Мир будет пить только немецкое вино. Мы удобрим лозы кровью, и они дадут превосходное вино. Сильное. Терпкое. Вино истинных арийцев.
Они остановились возле небольшой беседки на стыке Сильванера и Лембергера.
– Сегодня наш вечер.
На деревянной доске сыр и ветчина.
– Белое? Красное?
Вотан знал ответ и на этот вопрос:
– Красное, отец.
Макс разлил вино, взял бокал, чуть покрутил. Вино нехотя пробудилось. Потянулось, раскрываясь. Красные ягоды, танины. Нос уловил аромат кожи. Так сегодня пахла кожа Марии, горячая, солоноватая от пота и пряная от травы. Он в первый раз целовал Марию. В жилку на шее. Жилка билась как воробей в силках.
Первый глоток.
– Тебе шестнадцать, – задумчиво сказал Макс. – Пора.
Сердце Вотана громко стукнуло и, оборвавшись, рухнуло вниз.
Испытание лозой.
Залпом допил вино.
– Можно еще?
Макс наполнил бокалы.
– Боишься. Братья боялись, сестры боялись. Я сам когда-то боялся. Но смог. Они –
нет. Вот и вся разница. Ты сможешь, и станешь моим наследником. Других у меня нет.
Лоза, Вотан, есть жизнь. Жизнь всегда проверяет нас, днем и ночью: и ей плевать, насколько ты благочестив, как часто ходишь в церковь и молишься ли по утрам. Сломаешься или нет – вот ее испытание. Не бывает жизни без жертвы, как не бывает и вина без жертвы. Вопрос лишь в том, готов ли ты принести жертву? Только и всего.
Вотан сделал глоток. Осенним костром догорало небо. Вино обжигало нёбо. И на мгновение, ему показалось, что и небо, и нёбо одно и то же. Он сам. В темноте чернел Иггдрасиль. Вотан слышал его дыхание.
Другой отрывок: https://mo-nast.ru/iz-romana-odin-degustacija-mertvyh-vin/
Моя страница в ВК: https://vk.com/a.monast
