…А в августе зацвел жасмин, а в сентябре шиповник.
Я никогда не любила дни на стыке двух сезонов. В такие дни всегда происходит что-то странное. В последний день августа умерла моя мать. Она была старой и облезлой, поэтому лучшим, что мать могла сделать в преддверии лютой зимы – это умереть. Волки оставили тело в овраге перед лесом, а я осталась. Я сидела и смотрела на нее. Даже в смерти моя мать была прекрасной. Да, она была старой и облезлой, и все равно прекрасной.
Волчья шкура сошла. Меховые лоскутки – желтые от старости и болезни – мокли под дождем. Человеческое тело оказалось хрупким и маленьким. Я сидела рядом, поглаживала остывающую плоть и думала о последних словах матери. Перед смертью она выдохнула:
– Джейн.
Я знала о Джейн. Ведь мы были сестрами. Она старшая, я младшая, дитя леса. Я часто видела Джейн у могильного камня. Рыжая девочка, созданная из углов и ответственности. Мать смеялась над этим камнем. Отец сначала приходил к нему, чтобы увидеть волчицу на закате и в очередной раз попросить прощения. Волки никого не прощают. Жаль, что отец этого не знал. На меня он не обращал внимания. Для него я была никем. Как, впрочем, и он для меня. Пустой человечишка.
Однажды камень сдвинули. Под ним оказалось углубление – вполне подходящее, чтобы в нем упокоился человек. Вот отец и упокоился. Когда на тебе такой валун, волноваться не станешь. Вечером пришла мать, обошла слева направо и помочилась на свежую землю и сухой мох.
– Тебе его жаль? – мой вопрос показался ей очень смешным.
– Волки ни о чем не жалеют, – ответила она и царапнула камень. – Не жалеют и не прощают. Мою дочь он не пожалел. Мою маленькую сладкую Джейн.
Так я узнала о Джейн. А утром следующего дня и увидела. Рыжая девочка в старом платьице и разбитых башмаках пришла к камню и принесла букетик цветов. Таких же унылых, как и она сама. Я лежала с матерью в ближайших кустах и наблюдала. От матери к Джейн тянулась тоска и что-то еще, смутно напоминающее любовь. От Джейн – ничего. Она была пуста и неинтересна.
Первые недели после смерти отца Джейн приходила к камню каждый день. И вроде как по делу. Прижималась к гранитной поверхности и смотрела вперед себя, словно видела что-то такое, хорошее и правильное.
И каждый день мать наблюдала за ней из леса. Ложилась в траву и принюхивалась. Она всегда знала, плакала ли Джейн, было ли ей больно или радостно, была ли она сыта или голодна. Джейн часто была голодной. В такие дни мать становилась злой, одинокой и безумной.
Охота, охота, охота!
Ей никто не прекословил. Волки бежали по миру и несли с собой смерть. Кровь капала с наших клыков и когтей, шкуры теряли привычный цвет. Алые волки, так нас называли. Врали, конечно. Мы были обычными грязными волками с пустыми глазами и сытыми желудками.
Потом мы превращались в людей, и эта часть жизни мне совсем не нравилась.
Сколько я себя помню, я всегда была хорошей девочкой.
– Ну, Мэри, овечка. Будь хорошей девочкой, иначе мы тебя съедим. Не ложись на бочок, придет серый волчок…
Я была хорошей девочкой, а Джейн – нет. Я была красивой, а Джейн нет. Я была сильной и ловкой, а Джейн нет. Но мать любила Джейн. Она любила ее больше всего на свете. Больше, чем охоту и больше, чем Луну.
Я не знаю, как там все получилось… Но сначала родилась Джейн. А потом отец расколол сказку, чтобы сохранить ее, и тогда из косточки Джейн, а может, из покати-горошины, ребра или отражения появилась я – Мэри.
– Забирай ее и уходи, – сказал отец. – Ты не сможешь совладать с госпожой Метелицей. А так, спасешь всех нас, и у тебя будет, о ком заботиться.
– Оставь себе Мэри, – ответила мать. – Я заберу Джейн.
– Кому нужна Мэри, когда есть Джейн?
И вот этого мать ему так и не простила. Госпоже Метелице была нужна Джейн. А я никому.
Мое первое воспоминание.
Я лежу на спине, ноги и руки раскинуты, вместо неба – лес.
– Ну, же Мэри, – мать щёлкает зубами. – Мы так голодны, будь хорошей девочкой, зима тревоги нашей, мы очень хотим есть.
– Мама, мама, почему у тебя такие большие зубы?
– Чтобы ты стала одной из нас.
И я стала одной из них. Я бы все сделала для бегущей с волками. Ведь она была больше, чем бог, и больше, чем судьба. Она была моей мамой.
И моя мама не любила меня. Она любила Джейн. Это сделало меня тем, кто я сейчас. Иногда нужна нелюбовь, чтобы в ней обрести себя.
Когда мать умерла, я хотела похоронить тело, но к тому моменту, когда скорбь сошла с лица, тела уже не было. Остались лунные кости. Волки знают, лунные трогать нельзя. Геката такого не прощает.
И я подумала, что мне такого сделать, чтобы стало легче? Стая была далеко, стая потерялась в одной из давних историй, и мне не хотелось ее искать. Тогда я подумала, что могу убить госпожу Метелицу. В конце концов, с нее началось наше горе, ею же оно и закончится.
