(из цикла «Последний день»)
Товарищ Иванов сидел верхом на камне и смотрел, как мимо проплывает время. Время никуда не торопилось, и товарищу Иванову казалось, что он все успеет. Не так много и нужно.
Он расстегнул засаленный ремешок часов. Циферблат сверкнул памятной надписью и ушел на дно.
Стало легче.
Товарищ Иванов зажмурился и хлебнул из бутылки.
Хороший коньяк.
Хороший коньяк – не люди. Хорошие люди в хорошие времена бывают хорошими, в плохие – плохими, в ужасные – ужасные. Коньяк не меняет своей сути, он либо хорош, либо не коньяк.
Товарищ Иванов слез с камня и прошлепал большими пролетарскими ступнями по теплому мелководью к берегу. Рыбки кусали пятки, пятки кусали рыбки, и он подумал, что это хорошо.
Кусают – больно – живой.
На берегу, на маминой вышитой скатерке, снедь. Сыр со слезою, прозрачный окорок, икра по зернышку, паштет с грибами. Печеное, жареное, вареное, кремовое. Товарищ Иванов торжественно ходил по кругу и пробовал. После пробы – глоток коньяка. Закончилась первая бутылка, откупорил вторую.
Ни сытости.
Ни опьянения.
Ни похмелья.
Не брало.
Он боялся, что придут люди, надо будет делиться и что-то объяснять.
Люди не пришли.
Лето звенело от тишины.
Солнце тащило зенит.
Было скучно и противно.
Товарищ Иванов лег на песок и посмотрел на небо. Он никогда не видел моря. Жена говорила, что море как небо, только глубже и синее. Раз в сутки полоса стирается, море становится небом, море – небом, и можно уйти, куда хочешь. Хочешь в прошлое, хочешь в будущее, на много-много лет вперед. В коммунизм. Товарищ Иванов хотел уйти в будущее, но раньше он никогда не видел моря, а теперь путь был закрыт.
Месяц назад жену звали Маруся. Она стояла на трибуне, с большим тяжелым животом, с влажными спутанными волосами, маленькая и очень красивая. Маруся говорила, что он враг. Не муж. Враг. Сволочь. Он кивал каждому ее слову: «Давай, моя девочка. Еще, моя девочка. Сильней, моя девочка. Ты сможешь, моя девочка».
Смогла.
Плюнула ему в лицо. Он стер плевок и прижал пальцы, влажные от ее слюны, к губам. Он враг. Он сволочь. Но у нее есть шанс. Дальний хутор. Теткин дом. Родит сына. Выйдет замуж. Будет жить как все. Сотрется и забудется.
Товарищ Иванов очень хотел, чтобы Маруся жила.
Кусты дрогнули, из них выкатился плюшевый щенок на тонких лапках.
— Привет, — сказал товарищ Иванов и впервые за два года улыбнулся. – Смешной какой.
— Привет, — сказал щенок. – Ты тоже смешной, а я есть хочу.
— Все, что найдешь, твое.
Щенок жрал паштет и мяукал от удовольствия.
Потом они бегали по песку, скакали по воде и что-то кричали.
Море смеялось.
Время уходило за горизонт.
Товарищ Иванов прислонился к сосне. Щенок устроился на коленях. Теплый и тяжелый — как песок.
— Хорошо, — сказал щенок.
— Да, — ответил товарищ Иванов. – Хорошо.
Он гладил мягкие золотые уши, и ему казалось, что он гладит солнце. Правой рукой нащупал позвонки, с хрустом и нежностью повернул. Не больно. Тельце вздрогнуло и обмякло.
— Ты мне еще спасибо скажешь, — хрипло объяснил товарищ Иванов. – Таким, как ты, тут нельзя. Помрешь ведь. Зима впереди. А не зима – так люди. Как знать, кто страшнее. Пока лето – проще. Летом все легче проходит: жизнь, смерть, надежда. Не замечаешь.
Он зарыл щенка под сосной и допил коньяк. Искупался, омыв тело желтой финской водой.
Тело сохло в остывающем воздухе. Сохло лицо. Бороздками.
Он шел по дороге к Ленинграду. Все, что у него было, июньский день 1937 года.
Немало, если вдуматься…
