Из романа «Без вариантов»
– Не плачь, дитя мое, – сказала крестная, – если ты будешь храброй, горе
сменится радостью. Завернись в ослиную шкуру и уходи. Иди, пока идут
твои ноги и тебя несет земля: бог не оставляет добродетель. Если ты все
сделаешь, как я велю, обретешь счастье. Ступай. Возьми мою
волшебную палочку. Вся твоя одежда будет следовать за тобой под
землей. Если захочешь что-нибудь надеть, стукни палочкой дважды по
земле, и явится то, что тебе нужно. А теперь поспеши.
К вечеру в Риме похолодало. Но пол в соборе Петра и Павла был все еще нагретым от человеческих ног и надежд. Бога слушают босиком. Я стояла на старинной мозаике, и пятках отдавалась дрожь вечного города. Рим устал и чувствовал себя старым и обрюзгшим. Слишком много судеб в нем сплетено и перепутано, слишком много затянутых узлов и порванных нитей.
– Собор закрывается, – кто-то коснулся меня своим дыханием, и стало
горько. – Тебе пора. Здесь не твое место.
Снова не мое. Над головой сворачивался разрисованный купол: кто не успел, тот в западне. Призраки святых, мадонн и младенцев сходили с полотен и забирали с собой тех, кто здесь останется навсегда. Люди еще ничего не поняли, они жалобно озирались, спотыкались, шли сомнамбулами к выходу, но их души уже остались здесь.
Почему я все это вижу? Потому что мне это нужно или потому, что я хочу видеть и знать?
Хведрунг сидел на ступеньках. В рыжих волосах запутались серебряные нити. Я неторопливо натянула новые носки — солнышки на голубом, обулась и присела рядом.
– Что ты здесь делаешь?
– Решил поездить по Европе. В Стокгольме скучно.
– И здесь ты совершенно случайно?
– Случайностей не бывает, Джейн. Когда же ты это поймешь? Все предопределено. История каждого из нас развивается по одним и тем же правилам, путь героя – прямой, даже если поначалу ты его воспринимаешь, как зигзаг.
– А мне казалось, что путь героя еще проще. Герой сидит под деревом, на голову падает яблоко. Ну, или кокос. Зависит от дерева. Герой лезет на дерево. Там его ждут неприятности. Потом он слезает с дерева, и ему аплодирует толпа.
– И на какой ты стадии, интересно? – сказал Хведрунг. – Давай поужинаем, знаю одно дивное и сумасшедшее местечко, где обедает почти весь Ватикан, тебе оно точно понравится.
Через десять минут мы сидели в маленьком зале. Традиционные клетчатые скатерти на шести столах. За одним – два падре в сутанах, обсуждающие русские глаголы. За другим – две толстые монахини, поедавшие мороженое. За третьим – мы.
– Сегодня Рим полупустой, в марте так бывает, – Хведрунг изучал меню. – Рекомендую лазанью. Здесь она лучшая в городе. Или ты хочешь ягненка на сковородке?
Ягненка. Салат. И вина. На большой доске мелом написаны сорта вина.
– Хороший выбор, – официантка оказалась украинкой. – Пьетро сейчас все сделает. Сицилианское не берите. На той почве вино не может созреть, оно как перебравший подросток – наглое и предсказуемое. Регион Венето – то, что сегодня погода шепчет. В меру ароматное и терпкое, как любовник, который еще не успел надоесть, – она подмигнула Хведрунгу.
– Нравится и нравиться, – произнес священник за соседним столом. В чем разница, не пойму.
– Зачем они учат русские глаголы?
– А что еще им делать в Ватикане, – официантка сунула блокнот с заказом в карман джинсов. – Ладно, проведу мастер-класс. Заодно и комплимент от заведения – разница между надеть и одеть. Вы-то ее, конечно, знаете…
Справа монахини подсчитывали калории в мобильном телефоне. Потом заказали еще по порции джелато.
Хведрунг наблюдал за мной.
– Ты изменилась.
– Уточнять не нужно, как именно.
– Правильно. Люди не обязательно меняются в лучшую или в худшую
сторону, не обязательно стареют, молодеют, дурнеют, хорошеют или толстеют. Они просто меняются. Был один человек, стал другой. Ты изменилась. Не могу понять, нравишься ты мне такой или нет.
– Мне-то какое дело?
– И тут все правильно. Тебе – никакого. Но я немного скучал. Ровно десять минут после того, как мы расстались, и пять – до того, как встретились. Четверть часа, неплохо для бога, да?
Ягненок оказался неплох, салат тоже. Неожиданно мы остались одни. За окном в сто тысяч солнц пылал закат.
– Ты знаешь историю про платье цвета солнца? – спросил Хведрунг. – Однажды король возжелал свою дочь. Принцесса была молода, прекрасна и невинна. Это сводило короля с ума. Дочь не захотела уступать домогательствам отца и, чтобы отсрочить ненавистную свадьбу, потребовала у него платье цвета ночи. Король заказал платье лучшим портным, они попросили ночь поцеловать бархатную ткань, и та согласилась. К утру платье было готово. Принцесса примерила и заплакала: ночь напомнила ей о том, что молодость быстротечна. Король настаивал на свадьбе, и принцесса пожелала другое платье – цвета луны – серебряное и блестящее. Портным пришлось попросить Луну, чтобы та поделилась своим светом с шелковой тканью. Луна согласилась. Утром платье было готово. Принцесса надела его и заплакала. Платье цвета Луны напомнило о том, как мимолетна и обманчива
ее красота.
И, наконец, принцесса потребовала платье цвета солнца. В той сказке оно было золотым, с бриллиантами и рубинами, и сверкало так, что слепило глаза. Ведь солнце подарило ему свой жар и страсть. В одночасье ослепли фрейлины, слуги, и только король смотрел на свою дочь и желал все сильнее.
Принцесса стояла перед ним и плакала, солнце сожгло ее невинность. Но знаешь, что я думаю, Джейн? Платье цвета солнца не может быть золотым. Оно вот такое, как сейчас. Багровое. Как свежий синяк на щеке юной принцессы.
– Утром синяк станет лиловым.
– Утром мы будем в Вероне. К лисьему черту этот брюзгливый и вечно
недовольный город. Вечность всегда ворчит по пустякам! Поезд через час. Кстати, за ужин платишь ты. Это ведь ты меня пригласила, дорогая.
***
Почему человечеству так нравятся ночные поезда? Ни одного свободного места.
– Они спасают от одиночества, – Хведрунг поерзал в кресле, его колени чуть слышно хрустнули. – Видишь, сколько людей и поездов? Целый вокзал. Неважно, куда едешь, важно – когда. Утро для тех, у кого все в порядке. Ночь достается одиноким. Так у мироздания появляется хоть какой-то смысл.
– Смысл чего
– Бытия, конечно. Одинокому человеку нужно попасть из точки А в точку Б, и там немного задержаться. Затем будет точка С, и так по кругу. Люди любят не только поезда, еще больше они обожают гостиницы. Хостелы, апартаменты, пятизвездочные отели или те странные комнаты, в куда можно попасть по электронному коду, они чуть попроще. Без особых изысков. Иллюзия пути. Иллюзия дома, пусть и на одну ночь. Только в этом доме есть мини-бар, постель с чистым бельем и гарантированный завтрак. В Европе люди снимают квартиры, а не покупают их в собственность?
Покупать – обременительно. Намного проще – собрать вещи и исчезнуть в любой момент, изменить обстановку, город, страну. Это только в России люди тратят жизнь, чтобы купить жилье, которое никогда не станет своим по-настоящему. Когда долго и мучительно за что-то платишь – перестаешь хотеть. Неинтересно. Время выжало досуха, и теперь ты – старая тряпка, в дырах и пятнах.
– Твой любимый тезис: ни к чему не привязывайся.
– Именно! Отпусти! Отпусти все, что держит. Отношения, недвижимость, вещи, чувства. Джейн, ты начинаешь понимать. Нужно уметь отпускать. С легким сердцем и пустыми ладонями. Разучиться обнимать и тянуть одеяло на себя. Самый великий дар – отпустить. Полюбить дорогу, но не свое одиночество в ней. Принять комфорт, красоту оплаченного номера, принять на сутки, двое, неделю, но отпустить неистовое желание обрести дом и семью.
– Так мы дойдем до плюсов продажной любви.
– Не любви! Секса! Слушай, Джейн, неужели ты думаешь, что люди действительно любят друг друга?
– Такое случается.
– Да брось! – раздраженно сказал Хведрунг. – Люди любят свое удобство в отношениях. Как только удобство исчезает, отношения меняются – они уже не устраивают. Вот, скажем, мы с тобой. Снова встретились. Поели от пуза. Ночной поезд, романтика. Едем в город любви, где по улицам гулял Ромео, и где в саду стоит бронзовая Джульетта с начищенной сиськой. Так?
– Что-то вроде того.
– Теперь представь, мы безумно друг в друга влюблены, – Хведрунг поцеловал меня в губы. – Представила?
– Это сложно.
– Ну, же, Джейн! Поддержи партнера! Вот, так лучше. А теперь кто-то из нас заболел, ему плохо, и весь наш романтичный уик-энд под угрозой.
– А кто из нас заболел?
– Я! Ты же здорова как лошадь. А я… О, у меня болит живот. Сейчас я пущу газы на весь вагон, и тебе будет противно и стыдно за меня. Потом у меня будет понос, и еще я рыгну тебе в лицо… ну? Ну? Вот, вот оно, Джейн! Твое лицо изменилось! Чувствуешь? Я напрягаю тебя! Сейчас тебе не до любви. Ты нервничаешь. Ты думаешь, что делать дальше, и еще – признайся – ты думаешь, а нужно ли тебе все это? Нет, конечно, если ты порядочный человек, ты обеспечишь мне нужный уход и будешь сидеть возле постели, держа меня за холодную липкую руку. Но как это тебя будет напрягать! Любовь хороша только тогда, когда все хорошо. Когда у двоих
минимум проблем, определенные договоренности и отменное здоровье. Когда все идет по плану. Но как только что-то меняется, меняются и отношения. Не сразу, но они меняются. Сначала возникает осадок, потом плесень, потом трещины. И та-дам! Все рушится!
Довольный собой, Хведрунг откинулся на спинку кресла.
– Ты хочешь сказать, что любви не существует?
– Я хочу сказать, что есть долг, есть служение человеку – сознательное
и мучительное, а любовь – она кратковременна. Любовь живет три года. Так Бегбедер говорил. И все ему поверили.
– Он был неправ?
– Слегка преувеличил. Любовь живет намного меньше. Вся эта шелуха, которой люди уделяют столько времени и внимания, нужна лишь для того, чтобы научиться отпускать. Не из-за жизни. Из-за смерти. Ну, что ты на меня смотришь как затравленный суслик? Главное в жизни – отпустить жизнь и ни о чем не сожалеть. В этом и проявляется величие смерти.
– Как у Ромео и Джульетты?
– Как у них. Хотя, конечно, Шекспир все наврал. Да и не Шекспир это все придумал, – Хведрунг прижал к животу Терияки и прислонился щекой к холодному стеклу. Выглядел он очень соблазнительно, и мне захотелось поцеловать его.
– Не смей. Учись отпускать, – сказал он и через секунду крепко и спокойно спал, чуть приоткрыв обветренный рот.
Завидую тем, кто быстро засыпает. Раз, и ты уже по ту сторону, на одной из развилок, цветной или черно-белой. Лея как-то сказала, что умеет заказывать себе сны:
– Что хочу, то и получаю – триллер, мелодраму, приключения. С 3D-эффектом, правда, круто, мам?
Кто же знал, что такие сны – причина раннего ухода. Некому мне было о том сказать. Только потом узнала. Как и все в этой жизни – случайно, мимоходом.
***
– Хорошо, что у тебя нет чемодана на колесиках, – двумя часами позже сказал Хведрунг. Мы шли по сонной Вероне. – Не люблю этот звук, а ночью – особенно. Ночь должна быть бесшумной как профессиональный убийца.
– Как, например, тот убийца, который идет за нами?
– Давно его заметила?
– Еще на вокзале.
Хведрунг не обернулся, только чуть замедлил шаг, прислушался.
– Хороший парень, жаль, что неудачник. Если хочешь стать убийцей, нужно ступать твердо и тихо. И не шмыгать носом.
– Он из начинающих. Все мы сначала делаем ошибки. Опыт – весьма занудная штука – приходит со временем и перечеркивает то, что ты успел натворить.
– Запомни эту сентенцию, я запишу ее, когда мы придем. Ты заметила, что…
– Он призрак? Еще на вокзале. Там их было много, странно, что этот увязался за нами. Он идет так, словно кто-то из нас ему должен.
– Хм, – пробурчал Хведрунг и вдруг остановился возле неприметной двери. – Мы на месте.
Хведрунг достал ключи и, чертыхаясь, попытался открыть дверь. Дверь не поддавалась. Хведрунг чертыхнулся чуть громче, и попробовал другой ключ из связки.
Призрак остановился. Я прислонилась к холодной стене и теперь разглядывала нашего убийцу. Призрак стоял под фонарем – розовый приглушенный свет делал контуры фигуры расплывчатыми. Непростительно молодой, совсем мальчик. Некрасивый и неуверенный в себе. В старом потрепанном костюме. С ножом в левой руке.
– Он левша, и ты его знаешь, – сказала я. – И он тебя знает. Ты ему должен.
Хведрунг открыл дверь:
– Конечно, знаю. Это Ромео. Добро пожаловать в Верону, Джейн.
Хведрунг снял квартиру на втором этаже. Небольшой балкон с видом
на сад. Кухня, две смежные комнаты – гостиная и спальня, узкая ванная комната.
– Ничего особенного, но жить можно.
– Зачем мы здесь?
Хведрунг сбросил кроссовки и вытянулся на гостевом диване:
– Спроси у своего лазоревого дружка, ведь это он тебя привел в Италию.
– Какого черта!
Но Хведрунг спал и видел 3D-сны. Я накрыла его длинное тело пледом и вышла на балкон.
Ромео был здесь.
– Не замерз, малыш? – спросила я.
Глупо, конечно. Призраки не мерзнут, но этому было холодно и одиноко. Он протянул руку и что-то сказал, но я не расслышала. Потом исчез, и наконец-то наступило утро.
***
– В Вероне все первым делом идут к Джульетте, – сообщил Хведрунг. – Китайцы, немцы, русские. К полудню в этом засранном дворике не протолкнуться. А мы не пойдем. Дурацкая традиция гладить медную грудь и загадывать желание. И еще более дурацкая – залезать на балкон и думать о любви.
– Ты не любишь Шекспира?
– Шекспир – нормальный парень. Не дурак и не сволочь. Хотя зря он все это написал в компании таких же не дураков. Человечество могло развиваться чуть медленнее, используя каждый из сюжетов раз в столетие.
Шекспир задал темп, и все побежали. Когда догоняешь – думаешь только о
том, чтобы догнать. А когда это происходит, оказывается, что все важное
пропустил, пока бежал. Полная ерунда получается.
– Значит, Джульетта вне ознакомительной программы. Чем займемся?
– Пойдем в гости, – Хведрунг откусил большой кусок от панини с
пастрами и сыром, и глотнул кофе. – Ешь, в гостях нас никто кормить не
будет… И поить, кстати, тоже. И в туалет не забудь зайти, там с этим тоже
некоторая напряженка.
– Унитаз забыли поставить?
– Сама увидишь. Но я тебя предупредил.
Вообще с Хведрунгом было проще, чем без него. Он не напрягал. Ни в
чем. Если мне что-то не нравилось или если я злилась, Хведрунг исчезал. И
возникал в тот самый момент, когда я думала о нем. Выпрыгивал из толпы со
стаканчиком кофе, мороженым или сломанным цветком, выдавал очередную
порцию белиберды, и тащил в очередное приключение. С ним я почти не думала о Лее и о том, что мне незачем жить. С ним появлялся смысл, хотя и
несколько сумасшедший смысл, если вдуматься. В конце концов, он был
прав. В Италию меня привел синий шерстяной клубок. Я бросила его в карту,
и клубок залип на сапоге, аккурат там, где значилось – Верона.
Я уже привыкла, что все время куда-то еду, и нет цели. Оказалось, что так тоже можно.
Грязные вещи оставались в гостинице, я просто заходила и покупала новые. Список отформатирован: зубная щетка и паста, пара белья, носки, футболки, свитер и джинсы. Все остальное можно найти в гостинице.
Раньше я никогда не жила налегке: в любую поездку мы ехали с большим багажом, и весь маршрут был продуман до мелочей. Если я что-то забывала, теряла или путала, Алекс злился и наказывал меня. Я мучилась от того, что он идет впереди и молчит, а я тащу за ним чемоданы.
– Твой бывший – говнюк! – сообщил Хведрунг. Рыжий пристроился рядом и протянул кулек с жареными орехами. – Как вы с ним познакомились? Хотя подожди, угадаю! Ты была Золушкой, поехала на бал и потеряла хрустальную туфельку. Он тебя нашел, объехав все королевство, и вы жили недолго, но вполне счастливо.
– Вообще-то мы познакомились на мосту.
– Из зала кричат – подробности. Фундук не бери, он пережарен. А вот кэшью вполне съедобны. Так на каком мосту соединились ваши юные сердца?
– Я увидела руны на Большеохтинском мосту и стала их фотографировать. Он подошел и спросил, что я делаю. Так все и случилось.
– Случилось – что?
– Знакомство. Любовь. Лея.
– Допустим, знакомство и Лея. Но не любовь.
– Ты свечку держал возле нашей постели?
– Возможно. Зачем он был нужен тебе еще можно понять, но зачем ты – ему?
– Со мной все так плохо?
– С тобой всё как раз хорошо. Плохо было с ним. Всегда. Разве не так?
Мы свернули на еще одну узкую улицу, и людей не стало. Хведрунг молчал, грыз орехи, пинал камушек, а я думала над его словами. Почему именно Алекс? Кто его выбрал – я? Или он сам сделал все, чтобы я вышла за него?
– Раньше ты любила танцевать, – сказал Хведрунг. – Помнишь? Танцевать и летать. В тебе было столько легкости, что, когда ты шла, всем казалось, что ты летела. И мир летел вместе с тобой. Люди улыбались. Ты их вдохновляла, Джейн. Ты вдохновляла саму жизнь, пока не появился он. Помнишь, какие были руны на мосту?
– Беркана. Дагаз. Гебо. Феху. Посредине Иса, а по обе стороны от нее – перевернутая Лагус. Все вместе они составляли рунный став.
– Он остановил твой поток. Именно там, на мосту. Он остановил твою жизнь. Ты зачем-то взяла его за руку и оказалась не в своей сказке.
– Он любил меня, а я любила его.
Хведрунг тоже взял меня за руку и провел по ладони, на которой не осталось ни одной линии:
– Видишь? Он стер твою жизнь. Любви не было. И Лея тому доказательство, не так ли?
Мимо нас прошел Ромео и плюнул в Хведрунга.
– Как же ты мне надоел, – беззлобно пробурчал рыжий и позвонил в дверь.
Открыли нам не сразу.
***
Воробушек.
Не больше четырнадцати. Близорукие глаза, нескладная фигурка. Пальцы в разноцветных пластырях. На щеке синяк.
– Вы к нам? – она спокойно оглядела Хведрунга, потом меня, и снова взглядом вернулась к Хведрунгу. – Ты – рыжий. И она рыжая. Почему?
– Верно. Я рыжий. Она рыжая. Так задумано. И мы к вам. Ты – Джули. Отец дома?
– На кухне, – девчонка посторонилась, пропуская нас. – Зачем он вам?
– Когда слишком много вопросов, Джули, они обычно остаются без ответов. Пошли, Джейн, познакомлю тебя с сеньором Монтекки. Тебе он не понравится. Но так надо.
– Всегда мечтала быть рыжей, – сообщила Джули в спину.
– Так что тебе мешает? Покрась волосы.
– По-настоящему рыжей. Чтобы веснушки и волосы как осень. Краска – обман, как и все вокруг.
Она дернула меня за рукав:
– Дальше не пойду. Не хочу его видеть.
В кухне пахло давлеными помидорами, розовым перцем и свежим базиликом. Сеньор Монтекки раскатывал тесто.
– Я занят. Дверь там.
Хведруг рассмеялся:
– Ты как всегда – сама любезность, Меркуцио. И хоть ты не рад, мы все же присядем.
Он галантно отодвинул тяжелый стул, я опустилась на деревянное сиденье как королева-самозванка, Хведрунг уселся рядом.
– Как жизнь? Как Джули? Что нового?
Сеньор Монтекки присыпал тесто мукой.
– Меркуцио готовит потрясающие равиоли. Особенно мне нравится со шпинатом и рикоттой. М-м…очень вкусно! Но он, конечно, не даст их попробовать. И, конечно, не нальет вина из того старого бочонка. Ведь сеньор Меркуцио не хочет помощи. Она ему не нужна.
– Тогда зачем мы сюда пришли, Хведрунг?
– Из-за Джули. Она скоро умрет. Скалка с грохотом упала на пол. Меркуцио достал из шкафа три пузатых бокала – один синий, два зеленых. Наполнил их до самого края
красным вином. Синий протянул мне.
– Ты – как Ратотоск, Хведрунг. Любого выведешь из себя.
– В этом моя суть. Твое здоровье, дружище.
Мы выпили. Вино напомнило счастливый летний день накануне беды.
– Обед будет готов через час. Я позову.
Мы с Хведрунгом бесшумно закрыли дверь, и тот вытер взмокший лоб.
– С ним тяжело, я знаю. Но мы добились своего. Хочешь поближе познакомиться с Джули?
– А у меня есть выбор?
– Посмотри на клубок.
Тот был ярко-синим, пальцы коснулись пульсирующего узла, и на коже проявились ожоги.
– Ты там, где и должна быть. Иди к Джули – по коридору прямо, а потом направо.
– А ты?
– Мне надо поговорить с Меркуцио. Без свидетелей.
Я прошла по длинному коридору. Ноздри уловили аромат свежевыглаженного белья и лаванды.
– Папа тебя выгнал? – на коленях Джули лежало платье, девочка вышивала подол серебряными нитками.
– Пригласил на обед.
– Ого! Значит, ты важная шишка.
– Что делаешь?
– Шью платье цвета ночи.
– Зачем?
– Чтобы уйти.
Джули взмахнула руками, и тонкая ткань взметнулась под потолок подобно птице. На мгновение стало темно. Затем снова наступил белый день.
Джули отложила платье и подошла ко мне:
– Они ничего тебе не объяснили.
– Похоже на то.
– Отец говорил, что придет рыжий бог и приведет консультанта. Только я не думала, что это будешь ты. Ты такая…
– Какая?
– Жалкая. Не крутая. Это не ты – тебе должны помогать.
– А я должна помогать?
– Ты же консультант. Рефери. Обрубающая узлы. У твоей должности много названий. Ты переходишь из сказки в сказку, из истории в историю, и у тебя есть синий клубок. У кого-то клубок красный, у кого-то зеленый, а у тебя синий.
– А что в нем такого, в этом клубке?
– Ты даже этого не знаешь?! Все еще хуже, чем я думала. Ты не сможешь мне помочь. Иди на кухню. Обед готов.
– Подожди… – я подошла совсем близко. – Можно попросить?
– О чем?
– Обнять тебя.
– А это еще зачем?
– У меня была дочь. Твоего возраста. Она погибла.
– Если обнимешь, станет легче?
– Не знаю. Но не попробуешь – не узнаешь.
– Хорошо, мне не жалко. Только не обнимай слишком сильно, ладно? Она доверчиво прижалась, и мир застыл на мгновение.
Летний день. Счастье накануне беды. Джули танцует возле фонтана.
Сеньор Монтекки вынимает из кармана письмо. Читает. Мир становится
черным и грязным.
– Папа, – кричит Джули. – Я хочу платье цвета солнца!
– Все, что ты хочешь, дорогая, все, что ты хочешь. Только не уходи.
– Не уйду, пока ты не разрешишь!
– Чертовы обещания! – она отстранилась и с ненавистью посмотрела в окно. – Он действительно подарил мне платье цвета солнца. И платье цвета луны. Вон, в шкафу. Посмотри, если хочешь. Но мне они больше не нужны. Все, что я хочу, уйти. Но не могу. Отец не отпускает.
– Куда ты хочешь уйти?
Вместо ответа Джули задрала футболку. В том месте, где я ее коснулась, багровели синяки.
– Боль становится все сильнее, – она прикрыла худенькое тело. – С каждым днем. Но когда я говорю ему об этом, он плачет: «Ты все придумала, Джули!» Ты все придумала… То, что во мне, пожирает изнутри. По ночам я слышу, как оно чавкает там, внутри. У меня запах смерти. Чувствуешь?
– Ты пахнешь полынью.
– Но ведь полынь и есть запах смерти.
«Обед готов!» – откуда-то издалека.
– Иди, он не любит, когда опаздывают.
– А ты?
– Я давно ничего не ем. Чтобы это, во мне, тоже оставалось голодным. И я больше не говорю с ним, не о чем нам говорить. Приходят доктора, мне дают лекарства, ставят капельницы, он тратит сумасшедшие деньги, чтобы спасти меня. Но это невозможно. А я шью платье цвета ночи. Совсем немного осталось. Когда платье будет готово, отец отпустит, он обещал. Иди скорее, а то он придет сюда.
Теперь у коридора был запах полыни.
– Вы видели Джули. Правда, она прелесть? – Меркуцио поставил на стол блюдо с горячими равиоли и налил еще вина. – Через месяц моей девочке исполнится пятнадцать, и мы отправимся в кругосветное путешествие. Билеты, гостиницы, все готово. Нас ждут приключения!
– Она не доживет до приключений, – сказал Хведрунг. – Джейн, попробуй вот те с краю, они с грибной начинкой.
– Что ты сказал? – Меркуцио ударил по столу, и равиоли испуганно подпрыгнули.
– Сядь и послушай. Ты просил консультанта. Я привел консультанта. И я устал повторять: твоя дочь умирает. Каждый день из-за твоей глупой прихоти она терпит чертову боль и все больше ненавидит тебя. Ты не спасешь ее, Меркуцио. Все, что ты можешь сделать, вернуть Джули ее обещание. Снять проклятие – быть с тобой. Дождаться мгновения. Когда она умрет. Похоронить. Оплакать. Пережить горе. Выбрать жизнь или смерть. Но ты не можешь мучить ее.
– Ты не понимаешь…
– Джейн понимает. Как никто другой.
– Как ты можешь есть и говорить такое?
Хведрунг облизал тарелку:
– А как ты можешь спать, когда она шьет платье и задыхается от боли?
– Джули идет на поправку. Я не отдам ее. Не приходи к нам. И вы тоже, Джейн, уходите. Нам не нужны ваши услуги. Через месяц мы поедем в кругосветное путешествие, и все у нас будет, как раньше.
– Ты помнишь, что было с матерью Джули? – спросил Хведрунг уже в прихожей. – Чем все это закончилось? Ты хочешь такую же судьбу для дочери?
Мы вышли из дома. Уже был вечер, и Ромео снова плелся за нами, сжимая в руке кухонный нож.
– Что ты ему сделал?
– Меркуцио?
– Призраку. Он все время идет за тобой.
– Я его обманул. Обещал бессмертие и все такое в обмен на маленькое поручение. В этом возрасте обычно никто не хочет быть бессмертным, но Ромео захотел. Он проник в дом и убил человека кухонным ножом. Женщину. Убил и …умер. Не смотри на меня, как будто осуждаешь, все вышло из-под контроля, кому-то не повезло, но ведь это жизнь. В ней всегда так. Кому-то не везет. Кто-то умирает, кто-то остается жить.
– Или становится призраком.
– В конце концов, его желание исполнилось. Пусть немного иначе, чем он хотел. Но это вопрос не ко мне: когда желаешь – формулируй. Джейн, вечная жизнь существует. Она вполне возможна. Если вовремя договориться со Смертью или, на худой конец, с богами. В вечной жизни нет ничего интересного: сплошная рутина, вечность, но людям почему-то это нравится. Они любят вечное: жизнь, любовь, молодость, деньги, успех.
– А кто была та женщина, которую убил Ромео?
– Мать Джули, разумеется. Разве ты не поняла, для чего ты здесь?
***
– Есть истории, которые еще не начались, но уже продолжаются. Слишком много развилок, за всем не уследишь. И есть обещания, которые оборачиваются проклятием. Вроде даже и не сказал ничего такого, но время и слова сошлись под углом, и стали необратимыми. С Меркуцио случилось именно это.
Я купила в супермаркете еды и вина. Только ни есть, ни пить не хотелось. Хведрунг лежал на своем диване, уставившись в потолок, где бегали тени и чужие сны. Я сидела на полу у изголовья. Мы были очень близко друг от друга, но целоваться сегодня не могли.
– Меркуцио встретил мать Джули в магазине. Она выбирала подарок на свадьбу старшей сестры. Знаешь, итальянцы очень трепетно относятся к тому, что связано с биографией. Рождение, крестины, помолвка, свадьба, похороны – все это важные события, их нельзя пропускать.
– Особенно собственные похороны.
– Это как раз можно, а вот чужие – не рекомендуется. Меркуцио увидел девушку и влюбился без памяти. Он не ухаживал, он атаковал. Девушка прекрасна, он молод. Все случилось так, как и должно было случиться. В день их свадьбы молодая жена пообещала мужу: быть с ним всегда, что бы с ней не случилось. Прошло двенадцать лет, и…
– Что-то случилось. Она заболела, как и Джули?
– Все проще, Джейн. После родов девушка растолстела, подурнела, и стала Меркуцио не нужна. Ну, что ты на меня так смотришь? Если бы это была ткань простой жизни, мы бы поступили так, как и всегда: вырезали бы ненужный лоскут, заштопали кое-как – живи теперь! Но это другая ткань – здесь ничего нельзя вырезать, ничего нельзя убрать. Можно только сшить …
– Платье цвета ночи.
– Джули ошиблась. Она нашла дневник матери, но не поняла сути. Меркуцио в прошлом известный модельер. У него была изумительная коллекция: платья-планеты и платья-стихии. День и ночь он проводил в своей мастерской, одна модель в его постели сменяла другую, а за месяц до показа к Меркуцио пришла жена.
– Мы давно разлюбили друг друга, – сказала она. – Но каждый может начать новую жизнь и стать счастливым. Нужна всего лишь малость – отпустить. Отпусти, Меркуцио! Я уеду далеко-далеко, и ты обо мне забудешь.
– Не могу, – ответил Меркуцио. – Ты обещала жить со мной в горе и в радости, что бы с тобой ни случилось.
– Я даже не могу умереть, – ответила жена. – Живу против воли. Ты связал этой клятвой по рукам и ногам. Зачем мужчине держать женщину, которая вызывает отвращение?
– Чтобы ощущать свое превосходство. Впрочем, – тут Меркуцио сделал вид, что задумался. – У нашей проблемы есть решение. Если выполнишь мою просьбу, станешь свободной. Видишь эти платья? В день премьеры ты выйдешь на подиум в одном из них.
– Я слишком растолстела.
– Показ через четыре недели и один день. Тебе решать.
– Наверное, ты знаешь, Хведрунг… Где в сказках заканчивается вымысел и начинается правда? Или наоборот – где заканчивается вымысел и начинается правда. Вот царевич обернулся соколом – это правда или вымысел? Или избушка на курьих ножках – вымысел или правда? Думаю об этом много лет.
– И что надумала?
– То, что не вызывает сомнений, и есть правда. Соколом царевич обернуться не может. Не верю. А избушка на курьих ножках к лесу передом и с бабой-ягой внутри – такое вполне возможно. Я когда в лес за грибами ходила, там на каждой опушке по Яге и по избушке. И я верю, что жена Меркуцио похудела. Она просто перестала есть, да? Правда, я не уверена, что она похорошела на одной воде и трех корочка
хлеба, но как знать…
– В день показа она пришла к Меркуцио, и он не узнал ее. «Я готова выполнить твою просьбу. Какое из этих платьев ты приготовил для меня?» Он смотрела на скелет, обтянутый кожей, и только глаза у нее горели как два уголька, готовые сжечь все вокруг. «Здесь нет платья достойного тебя, и я приготовил особенный наряд. В нем ты завершишь показ. Только перед выходом на подиум тебе завяжут глаза, это будет мой прощальный подарок, дорогая жена».
Ей завязали глаза, и она не понимала, что и кто с ней делает: кто-то расчесывал волосы, кто-то наносил грим, кто-то просил поднять руки, чтобы помочь надеть платье. Она слышала шум и музыку, язвительный смех моделей и думала только об одном: ей всего лишь нужно пройти по подиуму и вернуться. Не упасть, не оступиться. И тогда она станет свободной. Она представляла, как вернется домой и попробует маленький кусочек хлеба с маслом и пармской ветчиной, а утром выпьет кофе со сливками и съест пирожное в кофейне напротив. Пирожное станет символом ее новой жизни. Ее освобождением.
– Пора, – сказал Меркуцио
Меркуцио снял с жены повязку и вытолкнул на сцену. Свет ослепил. Хохот людей оглушил. Она выпрямила спину и прошла несколько шагов. И только в этот момент поняла – все эти люди смеются над ней. Над ее внешностью. На ней была уродливая ослиная шкура. Лицо и руки покрыты слоем грязи. Волосы, единственное прекрасное, что в ней оставалось, выстрижены клочками.
– Дамы и господа! – Меркуцио взял микрофон. – Я показал вам солнце, луну и звезды, я показал вам день и ночь, море и пустыню, дождь и снег… И я показал, насколько убогим и жалким выглядит человек в сравнении с божественным. Сколь бы велик он ни был, рано или поздно он станет вонючей ослиной шкурой. Придут те, кто будет смеяться и бросать камни, их сменят другие. Они тоже бросят камень в ослиную шкуру. И кто-то бросит камень в них. Потому, что мы все несовершенны и убоги перед тем, что создали боги и судьбы. Мы все носим ослиные шкуры. Так было, так есть и так будет. Лишь одному из миллионов будет даровано стать солнцем или днем, дождем или снегом. Но вы никогда его не узнаете, потому что на нем будет ослиная шкура.
Он взял жену за руку и пошел к рампе навстречу застывшей толпе:
– Я не могу освободить тебя от обещания. Ибо только ты, нелюбовь моя, показываешь все несовершенство моей природы.
Его жена сбросила шкуру и шла нагая, танцуя. Глаза – два уголька, сжигали каждого, кто смотрел на обнаженное сердце, бившееся чуть выше ребер.
– Однажды ты полюбишь, – сквозь пламя и дым Меркуцио услышал глухой голос. – Она будет в сто крат красивее меня и в тысячу стройнее. Ты увидишь, как кровь течет по голубым венам, и как они набухают, когда ты прикасаешься к ней. Ты не сможешь ее коснуться, чтобы не оставить на коже синяков. Она умрет у тебя на глазах, и ты ничего не сможешь изменить. И, в конце концов, ты сойдешь с ума потому, что не умеешь отпускать. Ты не умеешь отпускать то, что тебе не принадлежит. Да будет так. Мне больше нечего тебе сказать.
С того вечера и до самой смерти она больше не сказала мужу ни одного слова. Остальное ты знаешь: однажды пришел Ромео, и все закончилось.
– С Джули будет также?
– Зависит от тебя, дорогая. Тебе решать судьбу этой девочки.
Тени на потолке стали чернее и гуще – кляксы воспоминаний.
– В сказках всегда так? Есть кто-то главный, и он нарушает правила? Хведрунг перевернулся на живот, рыжая прядь коснулась моей щеки.
– Никто не знает, как сыграет проклятье. И никто не знает, кто в нем главный. В этом и заключается магия сказки. Ты думаешь, что будет так, а выходит совсем иначе. В сказке всегда две правды, и не факт, что они обе тебе понравятся.
Джули стояла во дворике Джульетты и смотрела на разрушенный балкон.
– Шекспир все выдумал, ты это знала? В той истории все было совсем не так. Никто не умирал, и не было любви. Ромео погиб, а Джульетта вышла замуж и родила дочь. Все по кругу и все не так.
Она повернулась ко мне и задрала футболку. Тело было черным от кровоподтеков. И только в районе пупка оставалось белое пятнышко.
– Как же больно, Джейн! Во мне чернота. Видишь, пятна появились на руках и шее. Скоро мое лицо станет черным как ночь в Вероне. Ты ведь поможешь мне? Ты – обрубающая узлы. Только ты можешь обратить проклятие вспять. Ты же сделаешь это для меня? Бить нужно сюда, – она взяла мою руку и положила себе на пупок. – Бей прямо в центр. Тем самым кухонным ножом. Ромео, дай нож, и ты будешь свободен. Ну же… Отдай! Пожалуйста, братик, отдай ей нож. И ты будешь свободен, мы все будем свободны.
Я проснулась от тяжести деревянной рукоятки в руке.
– Доброе утро, дорогая, – сказал Хведрунг и перевернулся на другой бок.
***
В первом же кафе по пути к дому Меркуцио я заказала кофе. Верона просыпалась тяжело и неохотно, словно накануне работала допоздна, и теперь мышцы, руки, ноги и тяжелые груди требовали тишины, отдыха и понимания.
Ночью прошел дождь, цепочка его следов терялась на ратушной площади. Если следовать по следам, можно выйти за пределы города и навеки пропасть в желтых мокрых холмах. Бродский писал, что холмы – это жизнь, а смерть – равнины. Но по мне и то, и другое – смерть. Смерть ждет впереди. Хотя, возможно, мы его пропустили за тем поворотом, тридцать километров тому назад. Ничего, смерть догонит каждого. Ему торопиться некуда. У него вся жизнь впереди. Чужая и своя. А что, если мы вообще ничего не решаем? Даже этот кофе на столе – горячий, с бежевой пенкой и руной посредине – всего лишь прихоть бога или судьбы.
Боги и судьбы уполномочены принимать самые важные решения: кому-то позволить быть рожденным, кому-то позволить умереть, боги и судьбы сталкивают людей, чтобы получились любовь и дети, боги и судьбы разводят вчерашних влюбленных по разные стороны жизненного ринга. Но если так, тогда какой смысл? Какой смысл в бытии? В вере в себя, если ты ничего не решаешь. Может, решают не боги и судьбы, а дьявол. Или не дьявол, а смерть. Или какой-нибудь египетский бог пришел к власти на месяц, и все они там ссорятся и меняют полномочия?! Все, что требуется от человека, договориться с тем, кто в теме и кто испытывает к тебе малейший интерес. Дать взятку. Вымолить отсрочку. Торговаться. Торговаться. Торговаться…
Даже в сказках нет правил. Емеля может поймать щуку, а может и не поймать. Баба-Яга может сожрать Василису, а может и подавиться. Молодильные яблоки окажутся с гнильцой, а сивка-бурка с разбитым копытом. Так какого черта я ищу смысл в происходящем? Прав тот, кто рассказывает, любил повторять Алекс. Если хочешь понять, что происходит, выслушай две версии.
– Я знал, что ты здесь, – Меркуцио сел напротив.
В кафе в этот час мы были одни.
– Хведрунг сказал, что если ты убьешь мою дочь во имя справедливости и прочих красивых слов, то умрешь сама.
– К этому и стремлюсь. Ромео – брат Джульетты?
– По матери. Я не знал, что у жены был ребенок, когда встретил ее. Она казалась такой хрупкой, такой невинной. Я сшил ей три платье. Одно на помолвку – оно было белее снега в горах. Розовое на свадьбу – оно было нежнее, чем рассвет.
– И ослиную шкуру…
– И ослиную шкуру… Если бы ты знала, как долго я выбирал осла. Я сам его забил, сам снял шкуру, сам ее обработал. Что бы ты ни думала, это была моя лучшая работа… Просто никто не разглядел то, что я хотел сказать.
– А что ты хотел сказать?
– Что я сожалею. Безмерно. Мне до сих пор больно, что она разлюбила меня. Эта клятва «Я буду с тобой всегда, что бы со мной ни случилось», давала силы для жизни, для творчества. Я просыпался и вспоминал ее слова, повторял их каждое утро как молитву. И чем лучше становилось мне, тем хуже было ей.
– Она толстела, дурнела, ты ей изменял.
– Ерунда! – он резко взмахнул рукой и задел кофейную чашку. Мы оба смотрели, как она падает на пол. Долго и безнадежно. – Надо заплатить.
Сейчас вернусь.
Меркуцио вернулся, официант убрал осколки. Потом принес новый заказ. Снова кофе и два бокала вина. Мне – белое. Ему – красное.
– Пить нужно утром, – сказал Меркуцио. – Утром вино очищает мысли и душу. Вечером пить бессмысленно – душа занята другим. Пей, Джейн, у нас непростой разговор. Так на чем мы остановились?
– Она толстела, дурнела, ты ей изменял.
– Она была прекрасна. И я ее любил. В тот момент, когда она вышла на подиум в ослиной шкуре, и все над ней смеялись, я любил ее еще больше, как никогда потом не любил никого. Никого и никогда. Я не мог ее отпустить. Как можно отпустить воздух, которым ты дышишь? Я прощал ей все – сына, которого она привела в наш дом, ее измены, ее безумие, ее ненависть ко мне. Она была больше, чем жена. Больше, чем муза. Она была мной. Моей сутью. Как я мог отпустить себя самого?
– Почему Ромео?
– Спроси Хведрунга. Он любит вмешиваться в чужие дела. Джули любила брата. Когда все это случилось, болезнь вошла в мою дочь. Джули первая их увидела. Мать на кровати с ножом в животе и мертвого брата на полу. Этот нож сейчас у тебя в сумке. Дай мне его.
– Меркуцио…
– Дай! Ты не имеешь никакого отношения к нашей истории. Она – наша! Наши клятвы. Наша жизнь. Наши обещания.
– Твоя дочь все равно умрет, сколько ты ее не удерживай. Но что важнее – умрет она в любви к тебе или в ненависти? Отпусти девочку, Меркуцио. Нет никакой вечной жизни, что бы Хведрунг тебе ни пообещал. Нет никакой вечной любви и молодости. Все конечно. Ты, я, жизнь.
Он помешивал ложечкой в чашке, и этот звук сводил с ума:
– Как у тебя это получилось? Как ты смогла пережить дочь?
– А кто тебе сказал, что получилось?
– Ты же живешь. Сидишь передо мной. Пьешь кофе и вино. Путешествуешь. Смеешься. Занимаешься сексом. В тебе нет ни капли горя.
– Не суди о других, пока не пройдешь километр в чужих и драных мокасинах.
— Мокасины, кстати, могу одолжить. Видишь, в них дырка? Лея умерла, и ее смерть все изменила. Смерть изменил всех, кто любил ее. Меня. Алекса. Мою свекровь и свекра. Смерть изменил время и пространство. Все стало другим. Ненастоящим. Я дышу, смеюсь, пью, ем, занимаюсь сексом, засыпаю и просыпаюсь, но все это делаю не я, прошлая. Все это делаю я, настоящая. Та женщина, которую я совершенно не знаю. Она мне не нравится. Мы вынуждены сосуществовать и приспосабливаться друг другу.
Потому, что так решили боги и судьбы. Каждый день отдаляет меня от дочери, но каждый день приближает к ней. Шаг назад, два шага вперед. Поиск Леи, поиск ответов на вопрос, почему так произошло.
Сначала я искала свою вину в том, что случилось. Ведь если бы я в тот день вышла пораньше, все бы обошлось… Лея не пошла бы ко мне навстречу. Я смогла бы увидеть ту чертову машину и вовремя оттолкнуть мою девочку. Сплошное условное наклонение. Сплошные бы.
Потом винила мужа. Если бы он не был так занят новой любовью, я бы не поругалась по телефону с ним и вышла бы из дома раньше… Или мы вышли бы вместе. Или Лея осталось дома или у бабушки. И все мы жили бы долго и счастливо. Если бы, если бы… Но никто ни в чем не виноват, понимаешь? История не терпит сослагательного наклонения. И никто не знает, как сложились бы события, если бы они выбрали другую развилку.
Есть некий факт, его нужно осознать и принять, и решать – что ты будешь делать дальше. Жить, умереть, пить, заниматься сексом, ходить на кладбище, покарать убийцу.
– Как покарать болезнь? – Меркуцио аккуратно сворачивал салфетку в лебедя. – Каким оружием ее можно убить? Думаешь, я не вижу, что происходит с Джули? Когда я к ней прикасаюсь, на том месте, где были мои пальцы, появляется синяк. Она ничего не ест и почти не выходит из комнаты. Когда я сказал про кругосветку, Джули отвернулась к стене и завыла. Мы оба понимаем, что ничего в нашей жизни не произойдет, но как, скажи мне, как я буду без нее?
– Как-нибудь. Твоя жена когда-то давала тебе силы, теперь твоя дочь питает тебя. Скажи, что ты можешь сделать сам?
– Ты не объективна, – Меркуцио откинулся на спинку стула и закрыл глаза. – И ты не на моей стороне.
– Это уж точно. Закажи себе еще вина и кофе и подожди. Я постараюсь, чтобы все прошло быстро и без боли.
– Как будто это твоя дочь?
– Как будто это Лея.
Синий клубок катился по улицам, я едва за ним поспевала. Но что, если он прав? Что если это была бы Лея, а не Джули? Смогла бы я сделать то, что решила? Смогла бы я ее отпустить?
…Клубок остановился у самых дверей дома Монтекки. Я подняла его – поблекший и запыленный – и положила в карман.
В темно-синем платье цвета ночи Джули лежала на кровати. Ее руки и шея были черными – тьма была рядом.
Призрак Ромео сидел рядом и играл на гитаре.
– Ты правда это сделаешь для меня? – Джули улыбнулась и показала на дыру в платье – в районе пупка. – Я стану свободной?
– Я сделаю это для тебя.
Скрипнули половицы.
– Сомневаюсь, – сказал Меркуцио и показал нож. – Вытащить его было нетрудно. Неужели ты действительно поверила, что я позволю тебе это сделать? Что я предам нашу мечту о кругосветном путешествии. Я всегда буду с Джули, что бы со мной ни случилось!
Музыка затихла. Джули коснулась опухшего горла и посмотрела на свои черные руки:
– Все повторяется, папа, да?
– Что именно, доченька?
– Обещание, мама, я, ты… Только теперь Ромео не сможет мне помочь. Ты ведь никого не любишь, да? Ты просто боишься остаться один, тогда все увидят, до чего ты жалок и смешон! Ты – фальшивка, отец! Великий кутюрье Меркуцио – фальшивка! Я была там. Я была вместе с мамой в ту ночь. Мы вместе сжигали ее работы. Точнее, сжигала я, потому что она лежала на кровати и не могла пошевелиться. Тело, все тело, кроме лица было черным от боли.
Я показывала ей эскиз, чтобы она увидела его в последний раз, и бросала в камин. Их было много, тысячи… Ведь она рисовала их для тебя с первого дня вашего знакомства. Она даже свадебное платье себе нарисовала и сшила. И на каждом листе инициалы – ММ. Но не Меркуцио Монтекки, как все думали. Маргарита Монтекки. Это она, а не ты, это она придумала платье цвета моря и платье цвета пустыни, и это она сшила ослиную шкуру. Шкуру для себя. Чтобы ты, наконец, понял. Когда Ромео вонзил в нее нож, знаешь, что она ему сказала? Она сказала: «Спасибо». Он стоял на коленях и
плакал, а она гладила его по голове – спасибо, спасибо, спасибо… Когда она умерла, ты больше не мог быть великим Монтекки, и тогда ты стал великим безутешным отцом. Я буду гнить в этой комнате, я никогда не выйду отсюда, а ты всем будешь рассказывать про кругосветное путешествие, которое откладывается из-за моей болезни. Каждый раз, когда рассказываешь людям об этом, они вспоминают тебя, сочувствуют и превозносят. Ты почти уже святой, Меркуцио Монтекки! Но что ты будешь делать, когда меня все-таки не станет? С кого снова возьмешь необратимое
обещание? С нашей соседки-художницы? Она влюблена в тебя! В конце концов, это ведь так красиво… Из модельеров в художники! Всегда можно сказать, что горе открыло в тебе новую грань таланта. Если бы ты знал, как я тебя ненавижу и как я ненавижу саму мысль о тебе… Уходи! Ты мне больше не нужен! Это не ты, это я отпускаю тебя!
***
… Выпей вина и подкрепись яблоками!
– Хведрунг, меня сейчас стошнит!
– Вот тазик, а потом выпей вина и подкрепись яблоками!
– Я все равно не понимаю… Как только она сказала: «Это не ты, это я отпускаю тебя!» все случилось. Тьма отступила, и Джули умерла. Она ушла вместе с Ромео, они оба улыбнулись и прошли сквозь меня. Мне было не больно. Но почему так случилось?
– Оборотная сила заклятья, Джейн, только и всего. Как бы тебе объяснить этот чертов принцип?! Я сам, признаться, его не до конца понимаю: каждый раз он срабатывает чуть-чуть иначе, чем задумывалась. Понимаешь, у всего есть две стороны. Добро и зло. Молодость и старость. Богатство и нищета. Красота и уродство. И у пары отпусти-удержи тоже две стороны. Это как перетягивание каната, пока двое тянут на себя и
доказывают свою правоту, будут только кровавые мозоли и напряженные
мышцы. Но стоит одному отпустить – второй падает.
– Ты знал, что ослиную шкуру придумала Маргарита?
– Конечно. Мы были слишком близки, чтобы этого не знать, как и многое другое.
– Слишком близки?
– Видела бы ты сейчас свое лицо. Ну да, Ромео – мой сын.
– И ты обманул его, ты обещал ему вечную молодость…
– Видишь ли, Джейн, у призраков не бывает старости… А теперь выпей вина и подкрепись яблоками. Можешь убить меня, если хочешь… Я это вполне заслужил.
