Из цикла «Аллюзии». История февраля.
Больше всего Зингер не любил швейные машинки и книжные магазины. Особенно тот, что на Невском. Не любил Зингер весну и осень, обязательства и цветы.
Весь день его был строго расписан. Как и месяц. И год. И только в феврале Зингер давал себе поблажку. В феврале Зингер становился почти что самим собой. Носил джинсы и яркие пуловеры. Слушал разную музыку и танцевал перед сном. Ел мороженое и жгучие сосиски. И раз в неделю, по февральским вторникам, он ходил в кафе «Приключение» на Гороховой.
Зингер садился за столик в углу и смотрел, кто сядет за столик у окна. Пары его не интересовали. Он ждал одиночек. Ждал, когда они поедят, выпьют, поговорят по телефону, оплатят счет, а потом шел за ними, чтобы угодить в приключения.
Это были разные приключения. Однажды Зингер не успел, и парень с зелеными дредами угодил под машину. На память о нем остался рюкзак. В рюкзаке Зингер нашел влажную спортивную форму и книгу «Бойцовский клуб» с закладкой на третьей странице.
В другой раз он долго шел за женщиной в красном берете. На берете блестела брошка в виде серого волка. Женщина была еще не старой, но уже некрасивой. Она долго бродила по улицам, а потом все же решилась и свернула во двор на Восстания. Запрокинула голову и посмотрела в окно пятого этажа. В окне горел свет и мелькали тени. Женщина позвонила в домофон, ей открыли. Зингер ждал совсем чуть-чуть: дверь распахнулась, и красный берет оказался в луже. Как и его хозяйка. Зингер протянул мокрый берет, но женщина оттолкнула руку, и поэтому берет с брошкой-волком остался у него. Неплохая награда, не правда ли?
Как–то Зингер пошел за стариком с тростью и оказался на кладбище. Зингер занял чью–то скамейку. Старик сидел на своей у могилы, а над ним кружило воронье. До этого Зингер не знал, что вороны умеют петь. Он думал, что все их возможности – хриплое карканье. Но в тот вторник вороны пели, старик плакал, шел снег. Зингер подставил раскрытую ладонь, и в нее упала белая пуговица с четырьмя дырочками. В одной растрепанным узелком застряла черная нитка. Зингер потом пришил пуговицу на пуловер и очень ею гордился.
Он никогда не разговаривал с одиночками, но в тот вторник все пошло не так.
***
Зингер пришел в кафе в обычное время, но его столик был занят. И все остальные столики, все места, за исключением одного, тоже были заняты.
– День всех влюбленных, что вы хотите? – сказала официантка. – У окна есть местечко, и дама вполне симпатичная. А вдруг это ваша судьба?
Глаза ее были подведены черным карандашом, криво и жирно, она подмигнула и протянула Зингеру меню:
– Рискнете?
Зингер решил рискнуть. Но сначала сдал пальто в гардероб, потом взял номерок и меню, и пошел к окну. За окном по своим делам бежала жизнь, город был не в настроении, и люди тоже. Зингер совсем растерялся, когда рассмотрел женщину за столиком.
Женщина была обыкновенной, и она плакала.
– Можно?
Она кивнула. В тыквенный суп-пюре капали слезы.
Зингер сделал заказ и протянул салфетку.
– Если прямо сейчас перестать плакать, есть шанс сохранить лицо. Значит, он не пришел?
– Кто он?
– Ваш парень. Муж. Жених. Любовник. Не знаю, как сегодня женщины называют тех, кого думают, что любят.
Она громко высморкалась, сунула салфетку в сумку и впервые взглянула на Зингера. Глаза у нее оказались цвета талой воды. Прозрачные, словно слезы вытянули весь цвет.
– Я никого не ждала. И не думаю, что кого-то любила или люблю.
– Тогда почему вы плачете в день всех влюбленных?
– Потому, что мне это нравится. Мне нравится плакать в общественных местах. Ну а вы зачем здесь? – она достала из сумки портсигар, вытащила сигарету и, спохватившись, засунула обратно.
– Вообще-то, у меня была другая причина оказаться в этом кафе, но теперь я понимаю, зачем я здесь.
– И? – она запрокинула голову и погладила горло. Звук «и» получился долгим и протяжным. Иииииии – вытянулся к потолку и вдруг исчез.
– Чтобы все здесь меня ненавидели. Вы плакали. Я опоздал. Пришёл без цветов, конфет и плюшевого мишки. Посмотрите вокруг – меня здесь все ненавидят, а вам сочувствуют.
– И вам это нравится?
– Пожалуй, да. Новое ощущение. Я раньше не сталкивался с чужими ожиданиями так близко.
Она кивнула, словно Зингер сказал что-то правильное и точное, и поскребла пальцем по стеклу. Ноготь сделал пируэт и остановился на черной точке.
– Видите пятно с той стороны? Оно раздражает. Если бы это был след от плевка или птицы, или просто грязь, я бы и не заметила. Но кто-то взял фломастер и нарисовал точку. И в этой точке все не так. В ней нет ни начала, ни конца.
– Значит, это просто точка.
– Да. И это выводит меня из себя. Просто означает проблемы в будущем. Любой намек на простоту освобождает хаос.
– Да вы философ!
– А вы нет?
– Я – Зингер.
– Клико.
Официантка принесла заказ. Два бокала с шампанским (пожалуйста, только в бокале для белого вина) и две чашки кофе.
– Заберите суп. Он остыл. И был слишком соленым.
– Простите… мадам. Я обязательно передам ваше сообщение шеф-повару. Наверно, он сегодня тоже влюблен.
– В вас?
– А разве это возможно?
Зингер и Клико наблюдали за официанткой:
– Интересно, сколько километров она наматывает за день? – спросила Клико.
– Может быть, десять.
– Это в хорошие дни, а в плохие?
На столе стало пусто и хорошо. Зингеру нравился минимализм, Клико тоже.
– Ты немного похож на Пьера Ришара и еще на другого актера. На того, который в «Женщине в красном», помнишь? У тебя такое же выражение лица, как у него.
– Но ты не в красном и не танцуешь на люке.
– Я давно не танцую, – Клико посмотрела на часы. – Целых два часа и семнадцать минут. Но это неважно, танец – настроение, сейчас у меня его нет. А с кем бы ты меня сравнил? На кого похожа я?
– Возможно, с ранней Мирей Дарк. Нет, скорее, с поздней Катрин Денев.
– Она слишком холодна, чтобы быть мной.
– Тогда выбери сама. Женщина сама выбирает возраст и кем, ей казаться.
– Чуть позже. Ведь это зависит и от мужчины, который рядом в данный момент.
– Значит, ты не только плачешь в общественных местах, но еще и соответствуешь чужим ожиданиям?
– Последнее не всегда, – беглая улыбка, на верхнем зубе маленький, почти незаметный скол. – Когда ты блондинка, список амплуа небольшой.
Она выпила два бокала, он две чашки кофе.
– Что дальше? – спросила Клико. – Ведь у любого случая должно быть продолжение.
– Или приключение, – Зингер потрогал пуговицу на джемпере. – Обычно я иду за теми, кто сидит за этим столиком. Но обычно я с ними до этого не разговариваю.
– Значит, сегодня правила изменились, – Клико щелкнула пудреницей и убрала в сумочку. Кожа стала бледнее под слоем пудры, на губах появился алый блеск. И когда она успела? – Тебя это напрягает?
– Правила всегда когда-нибудь меняются.
– Интересное сочетание – всегда и когда-нибудь, не находишь? Есть слова, которые не созданы друг для друга, но все равно однажды они оказываются вместе. И возникает история.
– У тебя красивые глаза. Вот в них точно история.
– Во мне все красивое, Зингер. Особенно после слез. Не трать время на комплименты, их все равно никто не умеет делать правильно. Знаешь, как мы поступим? Сегодня я пойду за тобой, и ты сам поведешь меня в приключение.
– Может быть опасно.
– Не опаснее этого дня, – она задумчиво посмотрела на заполненный зал. – В этот день все играют чужие роли. Пьют и мечтают чуть больше дозволенного. Я скучаю по временам, когда это был обычный день, и когда в кафе можно было курить. Когда люди курят, они становится настоящими. Раньше было так дымно, что можно было спрятаться и уйти без лишних вопросов. У хорошего табака столько оттенков, впрочем, как и у всего остального.
Так какие правила в твоей игре, Зингер?
***
Правила были очень простыми. Зингер шел по серому городу, Клико на почтительном расстоянии следовала за ним.
И все? И все. А разве этого мало?
Впервые за отпущенное ему время Зингер растерялся. Вести самому оказалось намного труднее, чем быть ведомым. На улице он запаниковал и бросился к Садовой, но вовремя опомнился. В этом районе давно уже не случалось красивых приключений. Поэтому он сделал три глубоких вдоха, дождался зеленого, перешел улицу и направился в сторону Казанской. Там могло быть интереснее.
Зингер ни разу не оглянулся. Он не знал, шла ли Клико за ним или же сразу исчезла, как только они сменили тепло кафетерия на февральский холод. Малая и Большая Морские остались позади, Зингера тянуло к стрелке Васильевского острова. Неудержимо. Словно именно там сегодня заканчивалась его жизнь и начиналось что-то новое.
Он шел и думал о том, что никогда не знал любви. Все, что происходило с ним ранее, было чужим, ненастоящим. Он так много мимикрировал, что разучился понимать себя самого. Где он теперь? Какой он? И есть ли в нем хоть что-то стоящее, за что его можно полюбить?
В наступающих сумерках Нева казалась темно-белой. Россыпь золотых огней на другой стороне расплывалась в снежных бликах. Зингер прошел к модной инсталляции – скверу из разноцветных фонариков на тонких ножках – и застыл. Что дальще – он не знал.
– Плохое приключение, да? – спросил он, все также не оглядываясь.
– Ну, почему же, – Клико подошла и встала рядом. Он уловил аромат ее духов – старый табак и тубероза. – Чудесное. Они все здесь. Ты только посмотри.
– Кто?
Хриплый смех, взметнувшийся снег.
– Не будь таким глупым, Зингер! Здесь все те жизни, которые ты прожил в феврале. Сколько же их накопилось, боги и судьбы! Совсем забыла, что ты так стар. И что я так стара. И этот мир тоже стар. Он почти труха, как и мы с тобой.
– Так ты все знала, Клико.
Клико сняла перчатки, потерла ладони.
– Сегодня лютый холод, и мне жарко. Конечно, я все знала. Все это время ты крал их у меня. Невыносимо! Я постоянно опаздывала. Мне доставалась лишь пустая оболочка в то время, как ты проживал их последние дни. И эти дни становились такими яркими, что люди раздумывали умирать. Они хотели жить дальше. И жили, Зингер, жили.
– Разве это плохо?
– Ты нарушил баланс. А когда баланс нарушен, приходят беды и разрушения. Слишком много бед и слишком много разрушений. Они приходят ко всем, и этот момент я бы как-нибудь пережила, но, видишь ли, Зингер, беды и разрушения пришли и ко мне. А с этим я не могу смириться. Люди перестали верить. Особенно в меня.
– Я не хотел, – ответил Зингер и поцеловал ледяную руку Клико. – Однажды я пошел за человеком и угодил в его приключение. И мне понравилось. Я словно бы обрел себя. Мне показалось, что во мне есть хоть какой-то смысл. Но, Клико, я был осторожным. Я делал это только в феврале, по вторникам. Всего лишь четыре приключения в год. И каждому я отводил неделю. Неделя – это ведь немного?
Клико посмотрела на разноцветные фонарики:
– Спорный вопрос со многими неизвестными, – она прикоснулась пальцем к мигнувшей лампочке и с внезапным любопытством спросила: – А какое было самым интересным?
Зингер задумался. Он мысленно перебирал приключения и не мог выбрать. В каждом было что-то особенное. Он вспомнил больничную палату: медсестра бросает зеленые дреды в мусорный мешок, а потом рисует йодом и зеленкой крестики и нолики на бритой голове. «Ты родился в рубашке, парень! Десяток швов, и как новенький».
Или тот старик-ворон на кладбище. Когда Зингер поднялся, трость оказалась невероятно тяжелой. Но Зингер помнил, как в тот же день избил своего (своего?) зятя. Он бил в те же места, в какие тот бил беременную жену, и с каждым ударом становилось легче. Вороны кружились над ними и пели последнюю песнь.
А красный берет… Какой сумасшедшей оказалась та неделя. Сумасшедшей и возмутительно прекрасной. Он столько всего натворил и хорошего, и плохого, и как здорово похудел, отказавшись от пирожков с луком и яйцом. Белье не врезалось в кожу, а каблуки так громко цокали по улице Восстания. И левый так глубоко и надежно вошел в нужную точку, когда ему снова открыли дверь. Так хорошо, так уверенно и спокойно раздался тот хлюп с кровавыми пузырями, что он снова почувствовал себя достойным любви и бесконечно счастливым.
– Я не знаю, – сказал он наконец. – Все мои приключения были лучшими. Последнее произошло всего неделю назад.
– Оно тоже было особенным? – в голосе Клико мелькнула ирония.
– Так это после него ты на меня вышла? – Зингер даже приоткрыл рот от изумления. – Поэтому все с тех пор идет не так? Поэтому ты здесь?
Клико рассмеялась:
– Умный-глупый Зингер. Поэтому. Неделю назад ты перешел черту и вошел не в то приключение. И ты прав, с того момента все пошло не так. Не только у тебя. У всех. И даже у меня. Там (палец указал в черное небо) и там (палец показал на снег) очень рассержены. Поэтому тебя ждет самое жестокое наказание, какое только могли придумать боги и судьбы.
– Наказание? За то, что я вошел в приключение бога? Вашего нового бога? И всего лишь на неделю?
– Но посмотри, сколько ты уже успел натворить за эту неделю! Ну да, тебе не повезло. Как и всем нам. Еще какое-то время придется жить по-старому. А это так надоело. Мне так надоело быть старой, Зингер, если бы ты только знал.
– И теперь я умру?
– Мы не можем тебя убить, пока ты в чужом приключении, но мы также не можем ждать, когда ты его закончишь. Тик-так, слышишь, как меняется время? Нам надо успеть все исправить.
— И?
Ииииииии.
И она поцеловала его. Как целует женщина, которая только что перестала плакать.
***
Всю неделю Зингер пролежал в горячке. Ему снились странные истории, разноцветные фонарики на берегу Невы и блондинка, которая совершенно не умела целоваться. От ее поцелуя Зингера бросало в новый жар и в новый холод. Всю неделю ему было очень-очень плохо и очень-очень страшно. Словно мир заканчивался, и он заканчивался в нем.
Однако в третий вторник февраля он проснулся абсолютно здоровым. Надел яркий пуловер и любимые джинсы, выбрал верблюжье пальто, закутал горло в полосатый шарф и отправился на Гороховую.
Кафе «Приключение» исчезло. В грязном окне кривилась надпись «Аренда» и был указан телефон – семерки и девятки. Потом Зингер много раз пытался по нему позвонить, но всегда слышал короткие гудки.
Через год, когда Зингер обрюзг и еще больше постарел, он решился на ремонт в квартире. Зингер собрал несколько мешков со странными вещами и вынес на помойку. А сверху положил красный, изъеденный молью, берет.
Но все по-прежнему шло не туда и не так. И мир не изменился.
